– Этотъ безносый…
– Этотъ… Противный, дурной…
– Онъ любилъ тебя?
Женщина продолжала волноваться; слезы тихо струились по ея щекамъ.
– Дѣться было негдѣ!.. Смерть ходила за мной… Все опротивѣло… Грусть, тоска, точно тѣни, всюду вились за мной… Я никакъ не могла забыть тебя… Не могла забыть, какъ познакомились мы!.. Слезы наполнили мои внутренности… Я желала во что бы то ни стало еще разъ увидѣть тебя… хоть издали, хоть на мгновеніе… Случилось иначе… Я не жалѣю… я съ тобою… Вездѣ умирать надо и смерть вездѣ одинакова… Ты долго еще можешь прожить, и мы можемъ еще натѣшиться съ собою… А тамъ – умремъ вмѣстѣ… Все равно я не могла забыть тебя, тоска сосала мое сердце и толкала мои ноги къ тебѣ…
– Какже!.. Вѣрь ей!.. – прошипѣла неожиданно Мергень. – Кто сюда, въ нашъ адъ, охотой придетъ?! Заболѣла она, и люди прогнали ее!.. Только я, я одна среди васъ здорова-здоровехонька гибну!.. Помните вы, – я сейчасъ, какъ пришла, въ самомъ началѣ показывала вамъ мое тѣло свѣжее, молодое, безъ пятнышка, безъ прыщика… Помните вы?.. За что, проклятые, страдаю я съ вами? Опорочили вы меня вашимъ дыханіемъ, осквернили кровью вашей!.. Закрытъ для меня міръ!.. Да поглотитъ васъ за то жгучій огонь раньше предѣла жизни!.. Пусть громъ бьетъ непрерывно въ язвы ваши!..
– Изъ-за чего ты опять взбѣсилась, Мергень?! – простоналъ Салбанъ. – Развѣ мы затащили тебя сюда?..
Вѣдь собственный твой мужъ привезъ тебя къ намъ и связанную бросилъ… Еслибъ мы тогда не нашли и не развязали тебя, комары бы тебя съѣли или съ голоду ты погибла бы…
– Пусть бы тогда погибла я лучше, чѣмъ такъ… ходить безъ души!
– Всѣ вѣдь мы только тѣни людей! – вздохнулъ Теченіе.
– Да зачѣмъ эта сюда пришла добровольно? Зачѣмъ?! Обижать насъ, объѣдать насъ?! Снимѣмъ-те съ нея мы, прокаженные, одежду, вымажемъ ее сокомъ своимъ, пусть поскорѣе узнаетъ муки наши, – кричала, выходя изъ себя, женщина. Она вскочила съ своего мѣста и направилась къ супругамъ. Присутствующіе видимо оробѣли. Анка, блѣдная, дрожащая, обхватила руками свое платье. Мергень остановилась передъ ней и разсмѣялась.
– Что? боишься?! Вотъ я какая! Помни… Не разъ, вѣрно, ты слышала обо мнѣ отъ якутовъ… Слышала?.. Такъ вотъ помни!..
– Слышала, – шепнула Анка. – Я знаю, что тебя обидѣли люди, и что ты мстишь имъ, разносишь заразу…
– Нѣтъ!.. Погоди! Придетъ время… Теперь я еще, слава Богу, здорова!.. Да, обидѣли меня они, обидѣли!.. Ухъ, какъ обидѣли!.. Вѣдь и я была добра, тиха, и все у меня было…
– Выкипитъ!.. Смотрите: готово, бѣжитъ! – воскликнула Бытерхай и показала рукою на котелъ.
Общее вниманіе направилось въ эту сторону, и женщины занялись приготовленіемъ къ ужину. Вскорѣ больные размѣстились у стола кругомъ большой деревянной чашки и стали оттуда поочереди черпать похлебку. Только Салбанъ и Кутуяхсытъ ѣли особо изъ маленькихъ чашекъ; ихъ израненныя губы не выносили горячей пищи и мѣшали имъ поспѣвать за другими.
– Дай Богъ здоровья Петручану, что пріѣхалъ! Опять пришлось бы намъ голодать!.. Вчера съѣли послѣднюю рыбицу, – сказалъ Теченіе, тщательно облизывая ложку.
– Не вижу, чѣмъ онъ лучше другихъ? Общество послало… Поѣхалъ онъ, потому что его заставили… Очередь! – замѣтилъ нехотя Грегоре́й.
– Скажи, жена твоя?.. – вставила Мергень и сердито взглянула на Анку.
– Ты ее не слушай, Анка, а разскажи лучше, что новаго на свѣтѣ? – обратился къ ней Салбанъ.
Начались подробные разспросы и разсказы о рыбной ловлѣ, о неурожаѣ сѣна, о голодѣ, угрожающемъ весною общинѣ. Прокаженные слушали напряженно; все это близко касалось и ихъ. Дальше пошли болѣе частныя сообщенія о знакомыхъ, о родныхъ, кто женился, кто умеръ, у кого родилась дочь, сынъ.
– Муччилла женился. Взялъ женщину худую, черную, а далъ за нее десять штукъ скота…
– Кому же далъ, вѣдь она сирота?
– Князю далъ. Извѣстно – у всякой женщины есть цѣна и калымъ… Нельзя!.. Только много далъ!..
– Вотъ видишь, Грегоре́й! Мужикамъ все въ пользу! Даже среди прокаженныхъ имъ барышъ! За женщинъ не платятъ, даромъ пользуются… – разсмѣялась Мергень.
Анка пристально взглянула на нее, она уже поднялась, чтобы собрать и помыть посуду. Она грубо выхватила чашку изъ рукъ Бытерхай, которая прилежно вылизывала ее, гдѣ только могла достать языкомъ.
– Посуду продырявишь, обжора! Давай!..
Ребенокъ съежился и протянулъ впередъ свои худыя, какъ плети, рученки, болѣзненно согнувшіяся подъ тяжестью чашки.
Изъ новостей высшаго порядка самое большое впечатлѣніе произвелъ разсказъ „о барынѣ, что пріѣхала изъ дальнаго юга, въ сто лошадей“.