Но она съ трудомъ двигалась, и никто ея не боялся теперь и не слушалъ.
Праздникъ состоялся. Прокаженные вволю согрѣлись у щедро растопленнаго огня, съ наслажденіемъ выкупали въ жаркомъ воздухѣ свои изъявленные бока. Удовольствіе наполнило ихъ воспаленные глаза слезами умиленія, застывшіе члены вновь пріобрѣли прежнюю гибкость. Рыбы они сварили цѣлую гору.
– Богъ и намъ посылаетъ иногда облегченіе, – шептала Кутуяхсытъ.
Обильная трапеза ихъ опьянила, и скоро всѣ глубоко заснули. На нѣкоторое время замолкли даже стоны.
На разсвѣтѣ пронзительный крикъ нарушилъ неожиданно тишину.
Грегоре́й, который первый проснулся, схватилъ Анку за руку.
– Это ты?.. Что такое?!
Другіе тоже подняли головы.
– Что такое?
Стоны, но иные, не ихъ стоны, стоны, полные силы, призыва и борьбы, неслись изъ темнаго угла Мергень.
– Анка, ты пойди къ ней!.. – проговорилъ дрожащимъ голосомъ Грегоре́й.
Якутка поспѣшно одѣлась, растопила огонь и исчезла въ темномъ углу. Крики на мгновеніе умолкли, затѣмъ раздались съ прежней силой. Испуганная Бытерхай крѣпко схватила за руку Теченіе.
– Теченіе, я боюсь… Такъ боюсь… Кричитъ… А теперь и другое кричитъ… Теченіе, сжалься, милый, скажи слово! Вѣдь это ребенокъ кричитъ?.. Маленькій ребенокъ… Анка вынесла его и грѣетъ у огня… Онъ пищитъ… Жалобно пищитъ… Развѣ и его люди прогнали съ того свѣта? Онъ такъ пищитъ, Теченіе, слышишь?..
– Эхей! Теченіе, помоги! Скорѣе согрѣй воды въ котлѣ!.. – говорила торопливо Анка.
– Парень или дѣвка? – спросилъ Теченіе.
– Парень! Твой что ли?..
Теченіе отрицательно покачалъ головой.
– Вовсе жирный парень! Лучше, что парень – будетъ работникъ! – добавилъ онъ.
Анка обмывала у камина новорожденнаго, поливая его изо рта водою. Родильница тихо стонала.
– Анка… иди сюда! – звала она. – Парень или дѣвка? Парень!.. Хорошо. На кого похожъ, ты замѣтила? Понеси, покажи ему! Ему теперь даже не любопытно… Бѣдныя мы, женщины, Анка! Вездѣ тоже!.. Нѣтъ угла, гдѣ бы спрятаться могли мы предъ судьбой!.. Что же онъ молчитъ, Анка? Не взглянетъ даже!.. Ты теперь у него, молодая, свѣжая… Будешь для него работать и страдать… Не вѣрь ему, Анка! Не вѣрь никому… Себѣ только вѣрь, потому, по правдѣ, себѣ только человѣкъ хорошо желаетъ… Былъ у меня любимый мужъ… Взялъ меня изъ дому молоденькую, холеную… Работала я ради него, изъ кожи лѣзла, старалась, любила… Дѣтей у насъ не было… Чѣмъ же я виновата? Богъ не давалъ! А вотъ онъ возненавидѣлъ меня за это… Останусь, – говоритъ, – черезъ тебя точно обгорѣлый столбъ, точно пень безъ вѣтвей… Потухнетъ огонь мой, опустѣетъ земля моя!.. Развѣ я была виновата?! Вѣдь Богъ не давалъ… Возненавидѣлъ онъ меня… Нашелъ себѣ другую, а меня сталъ бить, мучить, морить голодомъ… Когда я не умерла, онъ отвезъ меня сюда, въ этотъ живой гробъ, откуда никто не возвращается къ жизни… Вѣдь онъ могъ меня просто прогнать, да боялся, что я потребую у него свой скотъ, что родные заступятся за меня, и ему не позволятъ вторично жениться… вотъ и вывезъ сюда, откуда никто не возвращается…
Она горько и долго плакала.
– Дай младенца! Ты уже его спеленала? – спросила она, наконецъ, немного успокоившись.
– Сейчасъ дамъ его тебѣ, только раньше брошу на огонь жертву. Мы не ждали, что это случится сегодня ночью и не приготовили ничего. Теченіе, сходи, дружище, въ амбаръ, принеси лучшую рыбу, – нужно поблагодарить за новое дыханіе… Да захвати по пути мой турсучекъ, остался тамъ еще кусочекъ масла… спрятала я его для тебя, Мергень…
Теченіе почесалъ затылокъ.
– По правдѣ, такъ долженъ бы итти Грегоре́й! – проворчалъ онъ, но надѣлъ обутки и вышелъ въ сѣни. Слышно было, какъ онъ тамъ возился въ темнотѣ, стучалъ дверьми и посудой. Наконецъ, вернулся, окруженный облакомъ морознаго тумана.
– Ухъ! Какая стужа!.. Холодъ… Снѣгъ валитъ!.. Непогода мететъ, чьи-то грѣхи заметаетъ!
– Почтенный рыжебородый Старикъ, Господинъ Нашъ Огонь – очагъ! Покровитель скота! Воспитатель и защита дѣтей нашихъ… прійми ласковымъ сердцемъ нашу убогую чистосердечную жертву и въ будущемъ не оставь насъ милостью своей, дари, посылай намъ скотъ многій и пестрый, мохнатыхъ жеребятъ, мальчиковъ тугопальцыхъ, способныхъ натягивать лукъ, и румяныхъ дѣвушекъ съ молочными грудями… – молилась Анка, бросая въ огонь куски жирной рыбы.
– Любитъ старикъ! Охъ любитъ! – замѣтилъ Теченіе, благодушно кивая головою на сгорающую съ шипѣніемъ жертву.
– Всю рыбу вы ему отдали… всю рыбу… – проговорилъ жалобно Салбанъ, но жена быстро заткнула ему ротъ обернутой въ тряпки рукою.