Болѣе никто не соглашался жить въ томъ домѣ, гдѣ пребывалъ „хайлакъ“. Впрочемъ, одинъ молодой парень – „Петюръ“ – самъ напрашивался, но его Хабджій не хотѣлъ брать.
Упачу напоили, накормили и устроили ей мѣсто на одной изъ стоящихъ вдоль стѣнъ лавокъ; на слѣдующій день утромъ она уже сидѣла съ кожей въ рукахъ и, не обращая вниманія на разговоры жильцовъ юрты, ни на ихъ отсутствіе, продолжала свой нескончаемый разсказъ. Впрочемъ, у нея теперь почти всегда бывали слушатели, такъ какъ Керемесъ, принеся изъ клѣти отложенную на зиму работу, какія-то кобыльи и оленьи кожи, засѣла около Упачи и отлучалась только на очень непродолжительное время, чтобы выдоить коровъ или приготовить ужинъ.
Костя тоже не ходилъ въ лѣсъ. Молчаливый и злой, по цѣлымъ днямъ валялся онъ на лавкѣ.
Наконецъ самъ хозяинъ, бросивъ работу, заглядывалъ иногда въ юрту. Одна только Керемесъ развлекала и побуждала старую нищенку къ разсказамъ своими частыми, веселыми восклицаніями, выражавшими то живой интересъ, то другія – соотвѣтствующія разсказу, чувства. Всѣ остальные молчали.
Случился дождливый, пасмурный день. Костя всталъ въ необыкновенно сердитомъ и угрюмомъ настроеніи.
За завтракомъ онъ поссорился съ хозяиномъ изъ-за пищи и, хотя потомъ немного смягчился и даже простилъ якута, однако, его сумрачное лицо заставляло догадываться, что онъ еще на что-то сердится.
– А что, не пойдешь къ князю? – спросилъ его якутъ, какъ можно привѣтливѣе, снимая съ колышка уздечку.
– Нѣтъ! А что?
– Да вотъ я ѣду! Сегодня праздникъ, такъ навѣрное удастся застать его дома. Князь любитъ гостей, онъ принялъ бы тебя, какъ слѣдуетъ… Кромѣ того, тамъ сегодня сходка, и ты бы могъ… – прибавилъ якутъ, робко поднимая на него глаза.
– Нѣтъ!.. – рѣзко прервалъ Костя. По лицу якута промелькнула тѣнь.
– Я боленъ… жалко, что не могу ѣхать. У меня голова болитъ, а отъ ѣзды еще больше разболится – прибавилъ немного ласковѣе хайлакъ.
Онъ отошелъ отъ огня, передъ которымъ стоялъ, и легъ на постель.
– Спитъ? – спросилъ Хабджій немного спустя, входя снова въ юрту.
Но Костя не спалъ; онъ внимательно наблюдалъ за якутомъ и, когда, по его мнѣнію, тотъ долженъ былъ уже уѣхать, Костя всталъ и вышелъ изъ юрты.
Въ дверяхъ онъ столкнулся съ возвращавшейся Керемесъ. Она дала ему дорогу, прижавшись къ стѣнѣ. Дождь пересталъ падать, однако было пасмурно и холодно.
Удостовѣрившись въ томъ, что Хабджія и его лошади уже дѣйствительно не было, Костя возвратился въ юрту.
Упача разсказывала о какомъ-то тунгусѣ, а рядомъ съ ней сидѣла смущенная Керемесъ. Костя стоялъ нѣкоторое время передъ огнемъ и угрюмо смотрѣлъ на нее изподлобья, подавляя сильное волненіе, которое имъ овладѣло.
– Я голоденъ! Хозяйка, принеси поѣсть – казалъ онъ наконецъ, отвернувшись.
Пораженная его измѣнившимся голосомъ, Керемесъ не двигалась съ мѣста.
– Слышишь ты? Я ѣсть хочу! Масла давай – крикнулъ онъ, топнувъ ногой.
Якутка взяла деревянную чашку и вышла; немного спустя за ней послѣдовалъ Костя. Женщина угадала его присутствіе по тѣни, которая скользнула надъ отверстіемъ погреба, и долго не рѣшалась выйти. Костя ждалъ угрюмый, бѣшеный. Наконецъ, она вышла, держа въ рукахъ полную чашку масла и дрожа, не смѣя взглянуть въ лицо хайлаку, сѣла у входа въ погребъ. Хайлакъ ждалъ, смотря, какъ она медленно укладывала куски коры на дверяхъ, но, когда она, поднявшись, хотѣла незамѣтно проскользнуть мимо него, онъ схватилъ ее за плечи и старался опрокинуть на землю.
Солнце неожиданно выглянуло изъ-за тучъ и освѣтило окрестности. Обширный окружающій домъ, лугъ, лежащее вблизи озеро, зеленая тайга, съ виднѣющимися кое-гдѣ тропинками, заблестѣли внезапно среди, разсѣявшагося тумана, ясные, нагіе, открытые… Объятая стыдомъ женщина оттолкнула Костю и побѣжала домой.
– Каждый годъ приходилъ тунгузъ и сватался за дочь, каждый годъ онъ давалъ на тысячу оленей больше, но якутъ отказывалъ. Не къ низшимъ, а къ высшимъ намъ нужно итти, – говорилъ онъ: – хочь отдамъ я не тебѣ, а якуту или „нучѣ“. И вотъ бродилъ охотникъ со своими безчисленными стадами по сосѣднимъ горамъ, – говорила своимъ монотоннымъ голосомъ Упача.
Костя вбѣжалъ въ юрту і подошелъ прямо къ запыхавшейся Керемесъ, сидѣвшей рядомъ съ нищей.
– Напрасно это! – онъ толкнулъ ее, повалилъ на спину и рукой зажалъ ей ротъ, чтобы она не могла кричать…
– Когда олени съѣли всю пищу въ тайгѣ, выпили всю воду изъ ручьевъ… – бормотала слѣпая – тогда исчезъ и тунгузъ, а вмѣстѣ съ нимъ исчезла и якутская дѣвушка въ бурную осеннюю ночь, когда вышла посмотрѣть, на кого залаяли собаки…