Возвратившись въ юрту, онъ недолго лежалъ спокойно на своей постели.
Немного спустя онъ вскочилъ и, притаивъ дыханье, на цыпочкахъ приблизился къ ложу Хабджія.
Въ юртѣ уже было настолько свѣтло, что онъ могъ продѣлать это, не задѣвъ ни въ одинъ изъ разставленныхъ въ юртѣ предметовъ. Безшумно приподнялъ онъ кожаную занавѣску и взглянулъ во внутрь. Хабджій съ женой спали обнявшись.
– Керемесъ, – позвалъ онъ подавленнымъ голосомъ.
Якутка поднялась и сѣла на постели.
– Поди сюда! – шепнулъ онъ грозно.
Но она не двигалась, широко раскрывая заспанные глазки.
Костя протянулъ къ ней руку, но вдругъ, увидѣвъ вперенные въ себя блестящіе глаза Хабджія, сжалъ кулакъ и тяжело опустилъ его на голову якута. Мужчины стали бороться; однако, перевѣсъ былъ на сторонѣ хайлака. Напрасно Керемесъ старалась помочь мужу. Костя не чувствовалъ ея ударовъ, не чувствовалъ ея рукъ, силящихся сдавить его шею, но, схвативъ за горло якута, сыпалъ на его голову удары, которые могли оглушить быка. Хабджій защищался все слабѣе и слабѣе, наконецъ, онъ разжалъ руки и, брошенный Костей, покатился съ постели, срывая занавѣску. Точно во снѣ видѣлъ онъ еще нѣкоторое время защищавшуюся и, наконецъ, принужденную покориться Керемесъ – и потерялъ сознаніе.
– Собака! Укусила! Чего воешь? – крикнулъ наполовину гнѣвно, наполовину со смѣхомъ Костя, вытирая текущую по лицу кровь.
– Убитъ!.. Мертвъ! Спасите!.. – стонала Керемесъ; но якутъ, придя въ себя, уже оттолкнулъ ее и закрылъ голову сорванной занавѣской.
Въ углу что-то бормотала испуганная Упача. Керемесъ, оглушенная всѣмъ, что произошло, сидѣла на землѣ, опершись плечами о кровать.
– Что жъ это, ты долго будешь нюни разводить?! Невинность какая! подумаешь – барышня… Вставай! вставай и ты! – крикнулъ хайлакъ Хабджію, толкая его ногой; но дикарь оскалилъ зубы и укусилъ его сквозь сапогъ.
– Собака!.. собака!.. настоящая собака!.. – весело кричалъ Костя, снова толкая его:
– Ррр!.. рр…
Якутъ вскочилъ, весь дрожащій, съ пѣной у рта.
– Брысь! – крикнулъ, поблѣднѣвъ, разбойникъ. Онъ отступилъ назадъ и схватился за ножъ…
На этотъ разъ ему самому пришлось поставить чайники и заварить чай; молока и масла онъ велѣлъ принести якуткѣ: онъ отдалъ приказаніе такимъ грознымъ тономъ, что та не осмѣлилась ослушаться.
Жизнь начинала возвращаться въ прежнюю колею. Керемесъ выдоила коровъ, Хабджій поднялся съ земли и одѣлся.
– Ты, братъ, не смотри на меня, точно съѣсть меня хочешь, вотъ лучше чайку напейся, – говорилъ ему съ улыбкой Костя. – Я тебя проучилъ немножко, вотъ и все! Да изъ-за чего все это? Изъ-за бабы! Тьфу! Плюнь ты на это дѣло. Ты думаешь – на меня одного любила! Не вѣрь ты этому!.. У нея навѣрное ужъ сотни любовниковъ были! Развѣ ты не знаешь, что всякая баба только объ томъ и думаетъ, какъ бы мужа надуть! Не она ли первая ко мнѣ лѣзла!
– Врешь! Врешь! Убей ты меня, но все-таки врешь! – крикнула, обливаясь слезами, Керемесъ. – Ты меня силой взялъ.
– Те… те… те… – флегматично отвѣтилъ Костя. – А кто выгонялъ мужа по вечерамъ въ лѣсъ за коровами, чтобы оставаться наединѣ со мной!
Керемесъ умолкла, пораженная въ самое сердце.
– И ты ему вѣришь? Вѣришь? – настойчиво спрашивала она мужа, подавая ему налитую чашку чаю. Тотъ молчалъ, но чашку взялъ только тогда, когда Керемесъ поставила ее на столъ.
Якутка рыдала, спрятавъ голову въ подушку. Хайлакъ смѣялся.
– Вѣрь ты ей, бабьи слезы – роса утренняя…
Но Хабджію вдругъ стало невыразимо жалко жены, и, не допивъ чаю, онъ схватилъ шапку и выбѣжалъ изъ юрты.
– Иди! иди! къ князю… жаловаться… – подтрунивалъ Костя, – да свидѣтелей! свидѣтелей не забудь прихватить… свидѣтелей!..
Хабджій, дѣйствительно, пошелъ къ князю. Голодный, оборванный, избитый, онъ Богъ знаетъ какъ долго тащился къ нему, несмотря на то, что разстояніе было всего въ нѣсколько верстъ.