Спайка игнорировал потери. Он не обращал внимания на рвущиеся швы внешней брони, на соединения внутреннего каркаса, на отсеки корпуса. Он не обращал внимания на атмосферные сбои в четырех отсеках, частичное или полное отключение света, утечку энергии, когда доступные ресурсы были перенаправлены к материальным двигателям или на починку щитов. Он не обратил никакого внимания на ряд иллюминаторов, которые вылетели наружу вдоль изгибающегося хребта корпуса и открыли подпалубу 118 жесткому вакууму. Он игнорировал критические предупреждения, которые моргали в верхней части двигательной консоли, предупреждения о том, что неистовые, раскрасневшиеся плазменные двигатели были близки к отказу и отключению.
Именем Золотого Трона Терры, он никогда не видел, чтобы на капитанской консоли горело так много тревожных огоньков одновременно. Он понимал, что у него была полоса выживания, которую можно было измерить миллисекундами.
Армадюк не мог опередить торпеды, несущиеся от Оминатора. Он мог только надеяться, что боеголовки сначала найдут что-то еще.
— Да простит меня Бог-Император, — сказал Спайка.
Раскаленные добела двигатели Армадюка повернули корабль позади накренившейся громады подбитого Бенедикамус Домино. Разбитый корпус раненого фрегата заслонил корабль Спайки.
Спайка понимал, что на Домино оставались, весьма вероятно, десять или пятнадцать тысяч все еще живых членов экипажа. Но Домино было поздно спасать. Армадюк был все еще жив.
Тридцать боеголовок хлынули дождем на правый борт переворачивающегося корабля, который был повернут боком на пути врага первым ударом. Оставались только клочки щита. Две торпеды сдетонировали, когда влетели в плотное, блестящее поле обломков, которое заполнило вакуум рядом с Домино, как кровавое пятно рядом с плывущим телом. Еще одна сработала, когда ударилась о твердый, спрессованный выброс газов, струей вырывающихся из разорванного корпуса Домино.
Все три взрыва, миниатюрные взрывы звезд, слишком яркие, чтобы смотреть на них, исчезли в тот момент, когда остальные двадцать семь боеголовок столкнулись с корпусом. Концентрические кольца ударных волн и избыточного давления пересекались и искривляли материал корпуса, как капли дождя, колышущие спокойную поверхность пруда. Свет расцвел, сверхновой, свирепым белым с красным оттенком, который прогнал прочь черноту пустоты подобно восходу и превратил Бенедикамус Домино в резко очерченный черный силуэт.
Фрегат погиб. Разрушение поползло по его структуре от точек взрыва, испаряя бронированную оболочку корпуса, съедая суперструктуру, счищая обшивку, как рыбную чешую. Волны жидкого пламени хлестали и бурлили на каждой палубе, а затем проедали их насквозь. Огненные шторма хлынули в соединительные шахты и колодцы, кипели в системах жизнеобеспечения и сжигали утекающую атмосферу корабля. В течение секунды после удара, гейзеры огня и ударные волны от взрывов стали выплескиваться с другой стороны корабля, как выходные раны, разрывая закрытые ставнями иллюминаторы, шлюзы транспортных палуб, воздушные шлюзы и орудийные посты. Выброшенные обломки, включая несколько фурий и транспортников, смытых из ангаров Домино взрывами, застучали по внешнему корпусу Армадюка.
Затем ударила ударная волна, двойным сокрушительным ударом: сначала электромагнитный удар, затем кинетический. Армадюк выдержал их, содрогаясь, покачиваясь.
Ослепительная вспышка потухла. От Бенедикамус Домино не осталось ничего, кроме почерневшей металлической груды расплавленного и светящегося металлолома, богатого железом фрагмента астероида.