Что мы будем делать, Русланчик? — спрашивает Катя, склонив голову на его ответственное, в шрамах и наколках плечо.
— А где финал? — спросила крыса, незаметно достав из плиссированной юбки платок и промокнув им глаза.
— У меня три конца.
— Неужели? — Евдокия всплеснула руками, поправила юбочку и как-то загадочно посмотрела на меня.
— Да ты половой Змей Горыныч, Никитин, — ухмыльнулся черт.
— Три конца, в смысле, окончания. Первый. Катя и Руслан погибают под пулями милиции. Второй. Руслана судят, дают пожизненное. Катя выходит за него замуж, страдает. Третий. Они убегают за границу. Живут своим трудом. Бедно, но счастливо.
— Херня это все, — неожиданно подал голос гриф, — Он вам краткое содержание сериала пересказал, а вы и рады. Небось вчера с пьяных глаз включил телик, а там идет очередная мутотень.
— Ты не прав, Шарик. Все, что рассказал Никитин — очень жизненно. Я слушала и плакала.
— Потому что ты, Дунька, сентиментальная дура, — сказал, как отрезал гриф низким, прокуренным голосом.
— А вы, простите, кто такой? — возмущенно поинтересовался я.
Я сразу почувствовал неприязнь к этому облезлому воробью, возомнившему себя важной птицей. Сидит тут непрошенным гостем, да еще в душу мою, в лице Евдокии, плюет.
Гриф не ответил, даже не удостоил взглядом, будто я задал вопрос в пустоту, взял бутылку водки с табуретки, резко подхватив ее крылом, так что вниз полетел пух, налил сорокоградусную в фужер и сунул в него клюв. Кадык на тонкой шее без перьев заходил ходуном. За грифа вступился Варфаламей.
— На самом деле, он не Шарик, а Ширак, просто его Евдокия так ласково называет. Знаменит тем, что умудрился прицельно какнуть…
— Капнуть, — поправила Вафаламея культурная крыса.
— … капнуть на голову президента Франции, Жака Ширака, во время его официального визита в США. Был в ответ обстрелян президентской охраной, получил ранение в голову, за ним гнались три боевых вертолета, но он сумел оторваться и спрятаться в расщелине скалы. Легендарная личность. А вообще-то он к тебе имеет прямое отношение. Он — твой ум.
— Б-р-р, — меня аж передернуло, — не хочу я такой ум иметь.
— А кто тебя спрашивать будет? — поставил точку Ширак и посмотрел на меня недобрым взглядом.
Я обратил внимание на его веки, тонкие, почти прозрачные, как у змеи. Не удивлюсь, если он раскроет клюв, а там окажется раздвоенное жало.
Итак, все в сборе — ум, душа и совесть моей эпохи. Совесть у меня лиловая, мохнатая и с хвостом, душа сентиментальная, чуть что плачет, ум облезлый, злой и, судя по всему, не умище. Единственное, что их роднит — все пьют водку, и это не удивительно, ведь их физическое воплощение, ваш покорный слуга, большой любитель заложить за воротник. Правда, на пьяниц не похожи, больше на раздолбаев смахивают.
Наверху на диване послышался шум. Черт, накатив очередную рюмку, приставал к Евдокии с сальными шуточками. Наблюдая за ними, я тоже решил выпить еще одну. Я ж не пьяница какой, чтоб по часам пить.
— Ты, Варфаламей, не в моем вкусе. Вот Никитину я б дала, — услышал я голос Евдокии и чуть водкой не поперхнулся. У меня богатая фантазия, но представить себя совокупляющимся с маленькой крысой, было выше моих сил.
— Ты, это, поосторожней. С выражениями, — проворчал я, отряхивая рубашку.
— А что я такого сказала? — недоумевала Евдокия. — Миллионы мужчин живут с крысами всю жизнь и счастливы. Добавлю до кучи, мужчины в большинстве своем сплошные зоофилы — живут с непарнокопытными лошадями, парнокопытными коровами, козами, свиньями. С грызунами типа мышь…
— Будто бабы лучше, — встрял черт.
— Женщины тоже склонны к бездумному скотоложству. Любят козлов, баранов, особенно обожают лосей сохатых, одна моя знакомая души не чает в странном мужчине под названием «Вилорогий антилоп».
— Тащатся от дятлов, — добавил гриф.
— Не перебивай, Шарик. Еще. Женщины живут с кошельками, желудками, дубами, огрызками, обмылками, початками, арбузами, лысинами, с чертями, в конце концов. Весь мир есть сплетение людей и животных в порочной страсти. Кстати у тебя есть порок? — обратилась крыса ко мне.
— Надо подумать. А тебе-то зачем?
— Ты же собираешься стать писателем, а у любого уважающего себя писателя должен быть порок, — крыса опять поправила юбочку на коленях. Чувствовалось — все, что связано с пороком волнует ее чрезвычайно.
— Писатель без порока, что кузнец без горна, — добавил Варфаламей, посмотрел на меня хитро и добавил, — что Степа без мобилы, что кролик без ушей.
— Так ты что и мысли мои читать умеешь? — возмутился я.
Дело в том, что меня порой посещали мысли порочного характера. Не скажу, чтобы частенько, но иногда накатывало, причем, в самый неподходящий для таких фантазий момент. Не в ванной, когда тело расслабленно нежится в теплой воде, не под душем, не в кровати в предвкушении сладкого, ни даже в ночных грезах. Снились мне в основном политики со свиными рылами, которые из ночи в ночь гонялись за мной оравой по пустому городу, кидались мне в спину всем, что попадалось им под руку и постоянно предлагали в обмен на мой голос всякие гнусности. Народные избранники соблазняли меня возможностью поменять рубли на монгольские тугрики по выгодному курсу, звали разделить с ними трапезу в качестве гостя, но при этом не отодвигали приглашающим жестом стул рядом с собой, а почему-то указывали на пустующее место посреди стола, плотоядно облизываясь.
В моих снах доминировало разлагающее влияние телевидения. Развратные же мысли всегда возникали спонтанно, когда мне надо было что-либо сделать. Так как последние полгода я ничего не делал и даже поливание цветов считал титаническим трудом, не говоря уже о выносе мусора, после которого я, обессилев, отдыхал весь оставшийся день, то любое действие, отвлекающее от компьютера, вызывало во мне целый поток безнравственных помыслов эротического содержания.
Например, звонок телефона мог нарисовать в моем воображении похабный букет картинок порнографического характера, с обескураживающей откровенностью показывающих, что я предполагаю сделать со звонившим мне человеком. Трубку я не брал, поэтому мог представлять себе, кого угодно — от кредитора до сутенера. Самые неправдоподобные истории происходят именно в нашей обычной, непридуманной жизни. Расскажи любителю сенсаций, какие судьбоносные кульбиты ежедневно вытворяет мой сосед с перепоя, ни за что не поверит, презрительно ухмыльнувшись. Конечно, Афанасий Егорович, токарь шестого разряда на пенсии, не Леди Гага, но по части креатива даст ей сто очков вперед. Посему не вижу ничего удивительного в том, что мне могла бы позвонить после первого завтрака, взять хоть, Моника Беллучи. Почему нет, если принять на веру теорию о шести рукопожатиях разделяющих всех жителей планеты. Правда я не знаю итальянского, а она ни бельмеса по-русски, но ведь не разговаривать мы с ней собрались в моих порочных видениях. Мне самому иногда стыдно вспомнить, что мы вытворяли на пару с кинозвездой, так что черту точно об этом лучше не знать.
— Я могу читать только четко оформленные мысли, а таковых в твоей, набитой всяким хламом башке — раз, два и обчелся, — ответил мне Варфаламей.
— Опарыши съели его мозг, — добавил бесцеремонный гриф.
— То-то я гадаю, чего ты такой скукоженный? — огрызнулся я.
— Мальчики, не ссорьтесь, — примирительно заговорила Евдокия, — Никитин, вспоминай, есть у тебя пороки, тайные или явные, особенно тайные.
— Нет, — соврал я.
— Врет он, — сказал гриф. — Тайные пороки есть даже у лазерных принтеров.
— Я беден.
— Бедность не порок, а отсутствие ума и, следовательно, денег, — многозначительно высказался гриф.
— Я курю.
— Скучный ты, Никитин — Варфаламей рассматривал ногти.
— Я много курю.
— Еще скучнее, — добавил черт, — Толстой за селянками бегал, Достоевский играл, Хемингуэй пил, только кого теперь этим удивишь? Вот если бы ты, Никитин, в юности изнасиловал кабана в лесу — это был бы неплохой штрих к твоему портрету.
— Неправдоподобно, никто не клюнет, — Евдокия повернулась к черту и покачала головой.