— Это кто? — не отрываясь от письма, спросил черт.
— Девица Чертопрахова, — я постарался добавить безразличия в голос, — Неплохо бы ее братца вернуть…
— Сделано, — с победным видом отрапортовала Дунька.
— Когда ж вы успели выполнить ее просьбу?
— Просьбу, скажешь тоже, — заворчал гриф и, покопавшись, вынул из-под крыла смятый комок бумаги. — У нас контракт, подписанный кровью. А что же противная сторона? Сбежал, понимаешь, с любовницей в санаторий недалеко от Монино, первый поворот направо. Аванс наш пропивать, документально оформленный, начал. Думал, мы его уговаривать будем? Ничего, сейчас ему сестрица рожу умоет, фингал под глазом припудрит, и айда, на галеры, — Шарик приложил крыло к голове, прислушиваясь, — работа уже кипит, клавиши раскалились, что твой пулемет. Вот что значит мотивация. Такими темпами они за неделю роман переделают. Пора уже издательсво подыскивать.
— А далеко ходить не надо, — Дунька развела лапками, — мы который день столоваемся в квартире издателя Сапожникова, надо отплатить человеку за гостеприимство.
— Чего хочет? — черт все еще разглядывал письмо.
— Сущие пустяки, выеденного яйца не стоят, — крыса вытянула ладошку и стала загибать пальчики, — поговорить о бренности бытия, расширить производство, узнать дату смерти. Есть еще невысказанная потаенная просьба — Сапожников мечтает пристроить тестя-соавтора за приличной женщиной, но я категорически возражаю против намеченной кандидатуры.
— Милая Дуня, к чему эти женские счеты? — укорил я крысу как можно ласковее.
— Дуня, милая, ишь как запел, соловей в чаще повесился, — крыса аж затряслась от бешенства, — Милуйся со своей Носковой! Никаких у меня с ней счетов нет! Если она себя по-зи-ци-о-ни-ру-ет, — глагол дался Евдокие с трудом, — как колдунью, вот пусть и нашаманит генералу вечный стояк на одиннадцать часов. Нимфоманка!
— Не в нашей компетенции, мелковато, — сказал гриф.
— Может тогда ему годков сбросить несколько, а то генерал на молодожена совсем не похож.
— Как ты себе это представляешь, мон ами? — черт бросил письмо на стол. — Ты воображаешь, что мы в состоянии крутануть время назад, чтобы вся планета на двадцать лет помолодела?
— У Никитина техническое образование, испорченное сериалами, — принялся рассуждать Шарик. — Он думает где-то на окраине Москвы, в промзоне, стоит себе невзрачная будка, на манер трансформаторной. Ливнями мореная доска, ржавый замок на двери, внутри находится агрегат, мигающий лампочками, типа насоса. Включишь рубильник и пошло-поехало время откачиваться назад.
— Ну вы же убрали живот за одну ночь, пока я спал, то есть вернули меня в дозапойное состояние.
— Сравнил Жанну с Павлом! — Шарик покрутил пером у виска, — пивной жирок я тебе вместе с гландами высосу за пять минут и картошку на нем пожарю, а время — это субстанция неподвластная никому, — он подвел итог. — Не наша компетенция, крупновато.
— Вас не поймешь, — следовало дожать тему, пока гриф разоткровенничался, — Крупновато, мелковато… Что тогда в вашей компетенции?
— Морду тебе расквасить до кровавых соплей! — заорал гриф, выпучив левый глаз, правый дергался от тика.
— Да уж, квасить ты любишь. Все, что горит. За уши не оттащишь, — не удержалась от шпильки Евдокия.
Гриф собрался дать ответный залп по крысе из все орудий, но черт, не вставая, перестал болтать ногой, прицелился и дал грифу такого пинка, что только перья в разные стороны полетели. Гриф с размаху впечатался в стену и сполз по ней на крышку стеклянного шкафа.
— Я же сказал «Брэк», — Варфаламей как ни в чем не бывало обратился ко мне, — Мон ами, ты растешь в моих глазах. Вывести из себя Шарика большое умение требуется. Такое только Дуне по плечу. Итак, кто у нас остался неохваченным?
— Бессонов, — ответил я, пропустив похвалу черта мимо ушей.
— Все?
Можно было проявить инициативу и включить в список капитана и особенно его внучку, но я удержался. Мои отношения с бестиарием, постепенно трансформируясь и обрастая историей, перетекли из веселого, ни к чему не обязывающего трепа в русло полноводной реки с мрачными скалистыми берегами нависающими сверху и чернеющим водопадом в конце, по сравнению с которым Ниагарский лишь жалкая кочка. Как бы я не сочувствовал Переверзину, внутренне признавая некоторую причастность к его судьбе, незачем втягивать посторонних в мои разборки с нечистой силой. В конце концов, он меня ни о чем не просил, уговаривал я себя.
— Все.
— Точно все?
— Все.
— Тогда бывай — черт оскалился и хлопнул в ладоши, — Вперед, нас ждут великие свершения!
Шарик слетел со шкафа, подхватил крыльями сидевшего Варфаламея, будто в лукошко упаковал, Дунька прыгнула черту на колени, гриф, как пропеллером, заработал хвостом. Вертикально взлетев, соратники застыли в воздухе, покачиваясь, и пулей исчезли в стене.
Находясь в одиночестве, я еще побродил по квартире, заодно умылся, и постановил-таки ехать домой. Заказал такси, решив, что прав Петька — не стоит мне больше поддатым за руль садиться, не хватало еще за три дня до смерти в очередную историю влипнуть. Никаких веских причин дальше куковать в его квартире не оставалось, а с засосами мы с Натальей разберемся по-семейному. Я еще раз подошел к зеркалу, разглядывая бордовые пятна, увидел на подоконнике старого знакомого — цветастый шелковый платок, повязал его на шею и остался доволен отраженьем в стекле. Выйдя в гостиную, задержался у книжного шкафа в раздумьях, брать мне деньги или плюнуть и забыть. Недолгие метания между величием души и целесообразностью разрешились в пользу последнего — деньги хоть и образовались нечестным путем, в чем я ни секунды не сомневался, но предназначались именно мне, глупо бросать их на произвол судьбы. Зашвырнув упаковки в черный пакет для мусора, надел куртку, оглянулся на прощание и покинул квартиру.
На выходе из подъезда стоял все тот же насмешливый охранник, я не выдержал и остановился.
— Послушайте, почему у вас все время такая злорадная ухмылка?
— Я не виноват. Врачи говорят — лицевой нерв застудил, — начал оправдываться мужчина и я устыдился собственной агрессии.
Вечно со мной одна и та же петрушка происходит — вместо того, чтобы смотреть на мир доброжелательным взглядом, я кошусь на него, подозревая в человеке дурные намерения, черные мысли там, где их сроду не было. Убеждаешь себя, что лучше не иметь иллюзий относительно рода людского, чем мучительно расставаться с ними в результате чужого предательства, подлости. Но думая о людях хуже, чем они есть, я нахожусь в плену таких же, если не больших заблуждений, чем те, от которых бегу.
По дороге домой захотелось позвонить Таньке, выяснить одну мелочь, которая не давала мне покоя после разговора с женой.
— Никитин, ты всегда звонишь, когда стол накрыт. Будто чуешь. Заскакивай. У меня Славка как раз сидит.
Назвав таксисту новый адрес, я уже через десять минут стоял на пороге квартиры в Лялином переулке.
Танька была при полном параде, будто на светский раут собралась. Это меня можно встречать в задрипанном японском халате на голое тело, подумал я в сердцах, отдавая хозяйке куртку, для Славки ишь как вырядилась.
Вспомнив ухмылку охранника, чертыхнулся про себя, опять меня несет не в ту степь.
Стол был накрыт не на кухне, а в комнате. Здороваясь со Славкой, я пробежался вокруг глазами, все-таки высокие четырехметровые потолки редкость даже в дорогих новоделах.
— А что камин не разожгла?
— Да ты батареи потрогай, — Танька принесла приборы для меня, — Колбасят так, будто за всю зиму отдуваются.
В комнате действительно было жарко, я стащил свитер через голову, явив миру шелковый платок на шее. Славка засмеялся, а Танька зацокала языком.
— Ты что-то осунулся за неделю. Высох, худую шею решил платком прикрыть.
— Вас, женщин, не поймешь, придешь с животом — эк тебя разнесло, скинешь вес — осунулся. Нет, чтоб сказать — постройнел, — пробурчал я, пока Танька накладывала на тарелку закуску.
Мне было тепло не только физически, мне просто было тепло с ними, моими старинными друзьями, стоило забыть обо всем и наслаждаться компанией товарищей со школьной скамьи, но баран опять проснулся, тряхнул головой и ударил копытом.