Однажды я брел позади двух девчушек, обсуждающих неведомого мне Степу. Они спорили по поводу его мужских качеств, используя низменные эпитеты. Я жутко заинтересовался и жадно подслушивал, радуясь, что это все не про меня. Точку в споре поставила идущая справа. Она приостановилась, повернулась к подруге, стала трясти перед ее лицом наманикюреной рукой, будто взвешивала, одновременно подбрасывая последние остатки Степиного достоинства — Да у него даже мобилы нет! Звучит, как приговор. Что за кролик без ушей, что за Степа без мобилы?
С другой стороны, у бегемота передо мной тоже есть ряд преимуществ — у него нет не только мобильного телефона, но и работы по определению, и он не может ее в один прекрасный день потерять. Чья жизнь лучше — потемки, различий слишком много, но последние месяцы я стремительно пытался уничтожить непреодолимые преграды, отличающие меня от этого милого животного.
Займись хоть чем-нибудь, посоветовали друзья. Попытки заняться «хоть чем-нибудь» привели к поразительным результатам. Я смастерил журнальный столик — дивно красивый, развалившийся через две недели, не выдержав теплового удара — на него впервые поставили тарелку с горячим супом. На оставшееся целым после крушения днище с колесиками я водрузил горшок с фикусом — получилось очень стильно и практично. Фикус теперь можно было катать с место на место.
Еще через неделю я научился включать стиральную машину до этого используемую мной чисто в утилитарных целях — на ней стояла пепельница и валялись журналы с газетами.
От скуки написал три гениальных сонета, достойных прославить мое имя в веках. Наутро, перечитав с трезвых глаз, я нашел их настолько паршивыми, переполненными глагольными рифмами (ушел — пришел, мечтал — упал), что уничтожил, не предав гласности. Бахвалиться надо при большом скоплении народа, а сгорать от стыда лучше в одиночку.
Все свободное время, а другого теперь не наблюдалось, я проводил за компьютером, бесцельно блуждая по разным сайтам от политических до порнографических, не видя особой разницы между ними. В самом деле, политика очень сексуальна, не зря туда тянутся мотыльками на огонь аборигены мужеского пола, сдуру считающие себя привлекательными.
Секс же, спасибо генералу Клаузевицу за подсказку, есть ничто иное, как продолжение политики женщины по отношению к мужчине или мужчины по отношению к женщине.
Далее можно продолжать складывать мужчин и женщин в любом порядке в зависимости от собственных сексуальных предпочтений, возводя в квадрат и вынося за скобки, суть от этого не изменится. Хотя, на пару замысловатых формул я бы посмотрел, клянусь, из чистого любопытства. Но современный мир слаб в коленках, ему не хватает задора, что в сексе, что в политике. Политиканы скучны, даже молодые, напоминают старых бонвиванов с потухшим взглядом. Как можно увлечь людей на стройки капитализма, если у тебя вечный ноябрь в глазах. Да еще повторяют, как мантру — денег нет, денег нет.
Нет денег, иди торгуй пирожками, что ты в политику поперся? Порнографические самцы на экране сродни политикам с их грязными делишками и вялыми помыслами. Круг замкнулся. Лишь покойный Марчелло Мастрояни смотрит с небес с улыбкой, которой позавидовала бы Джоконда, и говорит — Денег нет, так их никогда и не было. Но посмотрите, какое кино мы снимали!
Кстати, об отсутствии денег. У меня их тоже нет, но я никуда и не лезу. Последнее письмо из банка гласило, что я являюсь собственником тринадцати рублей двадцати четырех копеек, включая проценты. До олигарха рукой подать, только свистни. Свистело в основном в карманах. Осталось на эти тринадцать рублей купить пол буханки черного, и можно по праву называться руководителем ансамбля художественного свиста при паровозном депо. Став захребетником, я в одностороннем порядке разорвал товарно-денежные отношения с государством, забыв его в этом уведомить. Государство, будучи не в курсе моего решения, продолжало назойливо стучать дверь, заглядывать в окно, кричать дурным голосом в вентиляционный короб, напоминая о своем присутствии. Оно донимало меня разными способами, взывая к гражданскому долгу, совести, которых, по утверждению жены, у меня нет и в помине. И то верно, какая может быть совесть с такой выпиской из банка. К слову, в японском языке нет слова «совесть», и ничего, живут — не всегда счастливо, зато долго. А тут еще случайно услышал по радио откровения одной журналистки, заявившей о назревшей необходимости введения избирательного имущественного ценза. Нечего, дескать, отбросам общества давать право голоса, пусть сидят и молчат в тряпочку.