Усилия, потраченные на засовывание пуговицы в прорезь, напоминавшие похмельные потуги слепого вдеть нитку в угольное ушко, наконец-то увенчались успехом.
Пуговицу вывернуло вбок, достаточно было легкого покашливания, чтобы она пулей, выпущенной из ружья, сразила бы наповал кота лежащего на диване. Кот кстати не спал, а внимательно следил за манипуляциями хозяина с джинсами — как только они достигли финальной стадии, животное стремительно покинуло лежанку и исчезло в коридоре, оставив на память клок рыжей шерсти и полный презрения кошачий взгляд.
Посмотрел на часы, в это время я уже должен быть у Таньки, напялил просторный свитер крупной вязки, кое-как всунул распухшие ступни в ботинки, накинул куртку и уже перед выходом вспомнил, что в карманах гуляет ветер. Вернувшись в комнату, полез в драгоценную заначку в томике Майн Рида и обнаружил там всего лишь две купюры по сто рублей. Охватившая меня оторопь была посильнее изумления доктора Ватсона открывшего пустой ларец с драгоценностями. По моим прикидкам в заначке должно было находиться как минимум тысяч пять. Сегодняшнее утро подкидывало сюрприз за сюрпризом, будто неведомая сила очень не хотела, чтобы я выходил из дома, суля еще большие неприятности впереди. Делать нечего, за неимением гербовой, пишем на простой. Кто ты есть, Никитин, как сказал лиловый черт — дерьмо на палочке — вот и соответствуй. Никогда еще я не ехал в гости к женщине с такой мизерной, можно сказать, позорной суммой денег в кармане. Спускаясь в лифте, я стал мучительно прикидывать, что можно купить в подарок на две сотни, по всему выходило — лучше нарисоваться с пустыми руками, чем выдержать ехидный Танькин взгляд, когда она будет принимать пакет с четырьмя бутылками дешевого пива, на большее при таком денежном изобилие фантазии не хватало.
Вышел из подъезда, и весеннее солнце ударило в глаза, двор так ошеломил меня бесконечным открытым пространством, что я несколько минут стоял, прижавшись спиной к металлической двери, переводя дух. Собрав остатки воли в кулак, я сделал десять шагов по направлению к стоянке, остановился и попытался закурить. Руки дрожали, пальцы стали деревянными — у меня долго не получалось вытащить сигарету из пачки, зажигалка отказывалась высечь живительный огонь, не в силах противостоять холодному ветру. Помощь пришла, откуда не ждали — из подвала, бренча алюминиевым ведром, вышла дворничиха Роза, московская татарка, местная достопримечательность, последний рубеж обороны привычной жизни перед нашествием пришлых варваров.
Розе было под семьдесят, я даже не помню, когда она появилась в нашем дворе, казалось, она существовала всегда, как Родина-мать. Дайджестам нашей дворовой жизни в исполнении Розалии я внимал с незапамятных времен. В отличие от заполонивших Москву дворников из стран Средней Азии, она строго придерживалась порядков, установленных в СССР — выходила на работу затемно, скрежет ее лопаты и незамысловатый матерок, раздражавший меня в юности, теперь чистым эхом оседал в душе любимой мелодией раннего утра, всякий раз напевающей мне — ты еще жив.
Роза до сих пор почему-то наивно полагала, что двор должен был чистым прежде, чем обитатели дома (к тому же еще и налогоплательщики, ан масс), потянутся сонной толпой на работу. Скажу честно — нам завидовали. В соседних домах стаи приезжих молодых мужиков выползали из своих нор ближе к обеду, убирали дворы хуже и медленнее, чем одна и единственная сухонькая матершинница преклонных лет. Она жила через два дома от нас, два ее сына, мои ровесники, рассекали на новеньких иномарках, в деньгах она не нуждалась, поэтому работала не за страх, а за совесть из любви к искусству.
Роза полезла в карман куртки, достала зажигалку и дала прикурить.
— Нажрался, небось, вчера — пальцы-то ходуном ходят, — поздоровалась Роза и продолжила без перехода, — Никитин, ты мне должен двести рублей, — и опять без перехода. — Колька из второго подъезда третьего дня шел из магазина, прямо во дворе упал и помер. Людку, из вашего подъезда, на прошлой неделе обнесли, Людку, говорю, на втором этаже живет. Влезли на козырек детского сада и выдавили стекло. К тебе участковый не заходил? — и снова без перехода, но уже доверительным тоном. — Дочку твоего соседа вчерась какой-то хмырь на серебристом мерине привез, целовались в салоне.
— С каких это…двести рублей? — опустив остальное, удивился я.
— С таких. Я вокруг твоей машины всю зиму снег расчищала. Морока. Ты ж не ездил никуда, дома сидел, как крот — объяснила Роза и добавила участливо, отойдя на два шага и окинув взглядом с ног до головы — Бухал?