Я налил еще маленько, теперь уже, чтобы остановить вакханалию воспоминаний. Общая картина была ясна, как лик Сталина для коммунистов, детали не имели значения и могли лишь окончательно испортить настроение и без того паршивое.
Все-таки как глупо я выглядел в глазах Таньки, если она даже не захотела обсуждать со мной попытку ступить на писательскую стезю, оборвав на полуслове. И я, размазня на пятидесятилетнем рубеже купился на замануху черта, когда он предложил изменить расклад жизни. Какой из меня писатель? Что я могу предложить миру, чего он еще не знает, кроме списка упущенных возможностей, горы нереализованных идей.
Историю жизни человека, мечтавшего покорить вселенную, что с годами ограничил полет фантазии пределами земного шара, затем сузил до занесенной снегом улицы родного города, до небольшой квартиры в кирпичном доме и в итоге все желания свел к покупке новой сковородки для блинов?
Веселенькое будет чтиво. Людям нужна надежда, канат сброшенный с небес, чтобы если не взобраться, то хотя взглянуть наверх, задрав головы, замереть от увиденного, а ты им предлагаешь копаться в зловонной жиже собственных рефлексий?
Увлеченный сеансом самобичевания, я не заметил, как они появились, из какой стены выползли, услышал только противный хруст пакета с чипсами и, подняв глаза, нашел опостылевших зверушек сидящими на другом конце стола.
— Гутен морген, мон ами, — черт улыбался во всю рожу и я не разглядел на ней даже тени смущения.
Дунька разливала клюквенный ликер по небольшим граненым стопкам, гриф с вожделением потирал крыльями, предвкушая, Варфаламей, ласково посматривая в мою сторону, увлеченно вминал лиловым пальцем золотистую шпроту в кусок хлеба. Они напоминали маленькое войско, заплутавшее в степи во время бурана и теперь, забредя на огонек с морозца, оголодавшие за время пути непрошеные гости радостно набросились на приготовленную снедь, не обращая внимания на застывшего в ужасе хозяина. Сейчас нажрутся, отдохнут с дорожки, прогреют пятки у огня, дадут в морду владельцу очага и пойдут в дальнюю комнату насиловать скопом хозяйку. Подобная беспардонность свойственна только счастливым людям, что руководствуются здоровыми инстинктами, всегда рисуя между двумя точками прямую, в то время как ты, Никитин, вяжешь петли, выписываешь узоры там, где им нет места, наряжаешь елку на пасху, а в Новый Год печешь куличи. Посмотри на них и живи просто.
Они чокнулись и выпили, Варфаламей стал жевать шпротный бутерброд, Дунька принялась за чипсы, не забыв пододвинуть парочку Шарику, гриф деликатно кивнул в ответ, обхватил когтями овал жареного картофеля и чавкал клювом, разбрасывая крошки по столу. Они смотрели на меня, я смотрел на них полным ненависти взглядом, пытаясь отыскать слова, что убьют подлюг наповал, как взрывом разметав по столу. Игра в гляделки продолжалась минут пять.
— Отомри, — черт пощелкал пальцами в воздухе.
— Вылупил зенки, будто жабу проглотил, — гриф хрустел чипсом с автоматизмом мельницы, — не пыжься, а то лопнешь.
— Никитин, не сиди букой. Расскажи, что у тебя с Танечкой вышло. Я вчера извелась вся, переживая, ревела в три ручья, хоть платок выжимай — крыса в качестве доказательства полезла в карман юбки и достала абсолютно сухой платок, с ажурным краем и вышитыми инициалами Е.К.
— Вы, вы обманули меня, — фраза началась раскатом грома, вызвав камнепад в ущелье, но до земли долетел мелкий камешек дешевого упрека.
— Чем же мы тебя обманули, болезный? — Шарик в недоумении перестал жевать и уставился на меня, прищурив один глаз.
— Вы знали о смерти Мишки, а мне не удосужились сообщить, сотоварищи называются, — камешек рассыпался в труху, вызвав легкое облачко пыли.
— Справедливости ради, о смерти Мишки, по паспорту Михаила Кривулина, знал только я, — черт, дожевывая шпротину, с непоказным спокойствием выплюнул хвост на скатерть, — Дуня, налей.
— Чего ж не сказал, гад? — облако пыли рассеялось, растворилось в воздухе.
— Ты же спешил к своей Таньке на всех парусах, зачем человеку кайф ломать? — резонно возразил черт.
— Летел, как капитан Грей к Ассоль, — Евдокия прижала лапки к груди вместе с бутылкой клюквенного ликера, — помню в кино, капитана артист Лановой играл. Какой мужчина, умереть не встать, — Дунька закрыла глаза, вызывая образ любимца публики, и сладостно покачала головой.
Незваные гости были спокойны, уверены в собственной непогрешимости, в правильном выборе того единственного пути, которым они движутся, но проскользнувшие нотки извинения говорили мне, что не все так чисто на белоснежной простыне аргументов.