Так прошли три дня. А затем, вечером четвёртого дня, их навестила Машкина мать. На мониторе было видно, как она выросла будто из-под земли и встала у входа. Почему-то боком к нему. Как бы прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Сергей в тот момент сидел за пультом, и, наверное, по-хорошему, надо было вырубить экран, но панель уже разродилась предательским пиликаньем, и зажглась красная лампочка.
Машка метнулась к пульту, увидела мать и тут же отпрянула, разглядев в рябящих помехах две дымчатые фигуры.
Столбы. Пониже и повыше.
Мать держала руку с платком у горла и тянула подбородок вперёд, точно проникала своим слепым взглядом сквозь стены и видела спрятавшихся людей.
Знала, что они смотрят. Прощупывала.
В серо-оливковых тонах прибора ночного видения её горящие глаза нагоняли жуть.
— Машенька, — с тихим надрывом затрещали динамики. — Павлуша сказал мне, что ты здесь… я бы сразу пришла… да только не пускали меня… Иди домой, дочка!
Сергей сжал зубы, закрыл глаза. Пальцы сжимали тумблер отключения звука.
Прижавшись к нему тёплым комком, стоял за спиной Кирилл.
Машка всхлипнула.
Пусть бежит, сказал себе Сергей. Ты же этого хотел.
— С Кирюшей меня познакомишь. Папка рассказывал про него, славный парень… папка теперь не пьёт совсем… только в доме всё починяет…
Машка не побежала. Она уже всё знала.
— Выключите! Выключите! — крикнула она. — Не могу!
Бросилась на кровать и долго там рыдала, закутавшись в одеяла. Кирилл утешал её как мог.
Утром заработал телевизор, и Сергей отважился сходить на разведку в деревню.
В новостях была тишина. Снова показывали президента, который спокойно вещал что-то про сельское хозяйство и, как всегда, давил журналистов цифрами.
Дети проводили Сергея угрюмым молчанием.
Пока шёл к сельсовету, перед глазами стояли их встревоженные лица. Рука стискивала погон ружья, в горле усиленно першило. У закрытого почтамта грелся на ступенях старик в калошах. Старик, увидав Сергея, попытался привстать.
— Сынок, не знаешь, когда контору откроют? Третий час поджидаю!
Не проронив ни слова, Сергей обогнул пенсионера по широкой дуге. Кричали вороны. Выбредшая на футбольное поле корова равнодушно хрупала чертополохом.
Пастораль и благорастворение воздухов.
Сергей прирос к земле, когда через улицу метнулся котяра и с треском затесался в сухостой георгинов.
Сволочь.
Сергей ещё долго стоял, прислушиваясь. Ничего не происходило. А ведь я даже не успел вскинуть ружьё…
— Посмотрю Машкин дом, — решил Сергей. — Обещал ведь.
Теперь он шёл с ружьём в руках. Оголодавшие дворовые псы провожали его рычанием. За шторами в окнах мерещились фигуры, размытые тюлевые призраки.
Машкин дом окружал яблоневый сад. Стены были из деревянных брусьев; крытая жестью стрёха и растрескавшаяся резьба. Распахнутая в сарай дверь демонстрировала красный бок скутера, похожего на выставившего усики-антенны сердитого хруща. В сенях пахло рассолом и почему-то металлической стружкой. Поперёк порога в главную комнату валялись резиновые сапоги.
Павел сидел за столом, обхватив руками десятилитровую бутыль с самогоном, рубашка на спине разодрана, от затылка книзу разбегались… аккуратные вензеля и канальцы… затвердевшая кожа… точно потоки раскалённого свинца… плеснули… и они стекли вниз красивым узором и затвердели… в затылке зияла рваная дыра…
— Вот и всё, Павлуша, — сказал Сергей. — Ни фрицу шнапс, ни чёрту ладан.
И сразу понял. Надо уходить. Возвращаться.
Возле укрытия кто-то порыл землю, точно большущий вепрь, — других следов поблизости не было, слишком уж твёрдо, но там, где были, «зверь» потрудился на славу. Сергей провёл браслетом по панели, дверь открылась.
— Не бойтесь, это я…
Первым делом Сергей напился воды. Потом приготовил завтрак. Бухнул на сковороду слипшуюся тушёнку, разогрел и перемешал со вчерашней гречкой.
Машка, насупившись, скребла ложкой по тарелке — зачерпывала и отправляла в рот, чисто механически. Странно, что они не накинулись на него с вопросами сразу.
Наконец Кирилл попросил:
— Пап, расскажи, что там?
Сергей отложил ложку. Дети замерли.