Выбрать главу

Кольченко И А

Пределы фантастики (Мысли читателя)

И.А.Кольченко

Пределы фантастики

(Мысли читателя)

И человек не станет никогда Иным, чем то, во что он страстно верит.

Максимилиан Волошин

Одно предположение о каких-то ограничениях на бесстрашную мысль фантастов может показаться кое-кому кощунственным заблуждением, посягающим на самое яркое в фантастике - безудержный .полет воображения. Но если мы вспомним известную нам научно-фантастическую литературу, то придется признать значительную часть ее по разным причинам неинтересной, несмотря на отчаянное жонглирование авторов множеством чудес - от инопланетян и киборгов до мыслящих облаков и других невообразимостей. Можно упомянуть хотя бы безнадежно скучную "Сумму технологий" С. Ле-ма, где знаменитый писатель собрал больше новых идей, гипотез и вымыслов, чем в десятке других своих книг, и сколько раз каждому из нас приходилось разочаровываться в научно-фантастических произведениях! И как всякий читатель, ограниченный временем, но жаждущий с помощью фантастики обогатиться полезными знаниями, мыслями и чувствами, я часто с сожалением вспоминаю, что, даже читая две книги в месяц, смог прочитать за жизнь всего 1200-1500 художественных книг! Вот почему мне и хочется поделиться своим представлением о "социальном заказе" научной фантастике, о ее уникальных задачах, возможностях и... потерях.

Искусство родилось от стремления человека выразить свое представление об идеальном мире; представление, сформированное на основе культурных традиций и фундаментальных мифологем родной культуры и в определенном смысле отражающее свое время. В этом идеальном мире обретался человеком смысл своего собственного существования и смысл самого бытия. Такая потребность в осмыслении и отображении своей жизни присуща каждому нормальному человеку, но актуализируется она по-разному, в зависимости от способностей и черт характера человека. И только немногие в такой мере переполняются столь яркими образами своего рукотворного космоса, что не могут не воплощать их свободно в словах, звуках, красках, линиях, формах, жизнедеятельности и предоставлять им возможность уже жить самостоятельно, независимо от их творца, благодаря пониманию и сочувствию, которые эти образы находят в сердцах других людей. И если их образы покоряют нас своей красотой и мы верим в возможность такого нового космоса, тогда их авторов и называют художниками. Искусство же, как феномен культуры, только потому и существует, что все люди в той или иной мере художники и нуждаются в искусстве как способе свободного творчества, своего или чужого, но свидетельствующего о способности и потребности человека свободно искать истину. Уже первые созданные человеком орудия труда воспринимались им не только в качестве средства для выполнения определенных функций, но, прежде всего, как символы нового, рукотворного идеального мира, в котором находились смысл и цели существования человека, устанавливалась его связь с высшими силами и обреталось их покровительство. Вот почему, например, посуда, одежда, оружие, весь рукотворный предметный мир людей на всей планете с начала истории украшался орнаментом. "Орнамент - это музыка, - пишет С. Есенин в "Ключах Марии". - Ряды его линий в чудеснейших и весьма тонких распределениях похожи на мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием. Его образы и фигуры какое-то одно непрерывное богослужение живущих во всякий час и на всяком месте. Но никто так прекрасно не слился с ним, вкладывая в него всю жизнь, все сердце и весь разум, как наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свой звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только "избяной обоз", что где-то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений, поет нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег". Услышанная каждым народом музыка космических сфер определяла своеобразие национального орнамента и всей национальной культуры, миро- и жизнепонимание народа, его идеалы и ценности. Происхождение и природа искусства предопределили и высшую форму синтеза искусств в виде храмового действа, моделировавшего весь космос в целом, в котором человек через культ приобщался к божественным силам и обретал необходимую энергию для исполнения своей космической миссии. В народном и "рамочном" профессиональном искусстве эта внутренняя миростроительная энергия излучается постоянно и иногда достигает такого напряжения, что вдохновляет художника даже на некие теургические замыслы, подобно мечте Н. А. Скрябина музыкой пробудить в человечестве и природе глубинные космические силы и завершить в тотальной мистерии историю Вселенной. По разным причинам, в которые сейчас я не буду вдаваться, искусство со временем стало утрачивать свою роль провозвестника и учителя высшей правды. Возгордившиеся художники решили, что все, что им видится, все образы, явление которых их обуревает, должны быть объектом внимания других людей. Искусство стало превращаться в самоценное занятие, со своими профессиональными законами, тайнами и критериями совершенства вне жизнестроительной задачи личности и общества. Искусство все в большей мере стало превращаться в искусство для искусства, заботиться об удивлении человека "как сделано" нечто, а не о смысле сделанного, и даже объявлять отсталостью и реакцией всякую попытку выяснить и оценить смысл художественного произведения, так как его существование якобы оправдано уже тем, что оно есть попытка самоутверждения и самореализации творческой энергии. Возвращаясь к нашему предмету - литературе, надо отметить, что массовым стало искусство развлечения и отвидения человека от всех первосмыслов детективом, рассказом о происках, преследованиях, вооруженной борьбе, демонстрации низменных страстей и пороков, преступлениях, извращениях и слабостях. В чем-то искусство "правды жизни" своей "низменной" правдой даже льстит иному читателю, успокаивая его показом таких же слабых и растерянных людей, как он сам. Успокоенный отсутствием в искусстве высших, трудно достигаемых идеалов, человек окончательно перестает томиться и бороться за них. Бесчисленное множество подобных разлагающих и расслабляющих имиджей и стереотипов обрушивает на наше сознание современное искусство! Лучшие мастера мировой научной фантастики: Ж. Верн, В. И. Крыжановская (Рочестер), Г. Уэллс, К. Чапек, И. А. Ефремов, Р. Брэдбери и многие другие демонстративно продолжали историко-культурную учительскую миссию искусства. Но в научно-фантастической литературе сегодня преобладает массовая фантастика, которую можно было бы назвать рок-фантастикой (см., напр.: Дунаев М. Роковая музыка. - "Наш Современник", 1988, № 1 и 2). Главное внимание в рок-фантастике (и писателя, и читателя) обращено на занимательность сюжета, в основном детективного, чтобы держать читателя в напряжении интригой, авантюрой или преступлением, придав детективу научно-техническими фокусами "современный" антураж. Люди в таких произведениях схематичны и своей чуждостью вечным человеческим страстям напоминают роботов, запрограммированных на выполнение определенной функции, а духовная жизнь какого-нибудь сталкера до неприличия убога и состоит из сомнений, растерянности, забвения чувства собственного достоинства и потери цели жизни. Я не привожу примеров - их достаточно много. Разочарование примитивностью некоторых научно-фантастических произведений тем более горько, что научная фантастика обладает исключительными возможностями в жизнедеятельной помощи многим современным людям в силу изначального смысла этого жанра. Выделение научной фантастики в качестве специфического рода художественной литературы было вызвано крепнущей верой образованного человека в достоверность знания того, что "может быть", и того, что "не может быть". Эта вера родилась от восхищения успехами естествознания и уверенности о всемогуществе разума, вооруженного дедуктивным методом, и часто бывала более фанатичной, чем вера ревнителей божественных энергий. Она и привела к отождествлению научной картины мира с миром сущего. В результате мир предстал перед человеком пусть с очень сложной, но конечной системой феноменов, значений и смыслов. А для их полного постижения, казалось, нужно было только приложить определенные усилия в рамках известной научной парадигмы. Все же, что не укладывалось в нарисованную таким образом картину мира, отвергалось, как не существующее, как не должное существовать. В результате в сознании, миро- и жизнепонимании некоторых людей произошла роковая по своим социокультурным последствиям подмена реальности, во всем бесконечном богатстве ее конкретности, научной картиной мира. Но наука, как метод познания, моделирует реальность с помощью абстракций всегда только с определенных, выбранных самим исследователем точек зрения. Поэтому наука вторична по отношению к действительности, по отношению к жизни. Например, камень может быть объектом изучения разных наук: для физики предметом изучения в камне будет или его движение как жесткой системы определенного объема и веса, или его электрические и механические свойства; для химии - химический состав камня; для геологии - его происхождение и свойства, как части земной коры; для минералогии строение его вещества и т. д. и т. п. И в каждом случае предмет изучения задается самим исследователем, который определяет, что и для чего он хочет узнать, какую модель конкретного объекта ему нужно получить. И таких моделей - научных описаний объекта может быть бесконечное множество, ограниченное только интересом человека и исходными научными посылками. Вот почему любое наукотворчество вторично и беднее жизнетворчества. Одновременно наука объективна по своей природе. После фиксации аксиоматических посылок научного метода все личное и субъективное, внесенное в познание, разрушает логическое здание науки. Иначе и быть не может, ибо цель науки - найти объективные взаимосвязи между явлениями, а жизнь есть динамическая, непрерывно становящаяся субъект-объектность в органическом взаимодействии субъекта и объекта. Поэтому для эффективного использования научного знания при решении вопросов жизни человек постоянно переоценивает и совершенствует научное знание по мере все более полного преобразования и познания мира. Если же человек начинает ограничивать свое представление о мире результатами научных исследований, то неизбежно заходит в тупик, так как начинает постоянно сталкиваться с неожиданностями и необъяснимостями. Эту опасность хорошо осознавал, например, основоположник космонавтики и талантливый писатель-фантаст К. Э. Циолковский. "Наука момента, - писал он, - не представляет ничего законченного, а потому и суждение о ней непрерывно совершенствуется. Необходима некоторая скромность, предполагающая еще целое море неизвестного. В противоположном случае мы впадаем в узость (фанатизм) и сама наука замрет, т. е. перестанет идти вперед, как это было порою в ее истории (Аристотель говорил, что на солнце нет пятен, значит, их и быть на нем не может). Плоды этой научной скромности: терпимость, внимательное исследование всех фактов, как бы ни были они невероятны, с точки зрения науки момента". Непонимание вторичной, хозяйственной природы науки, как инструмента познания реальности, и ограничение реальности только научной картиной мира из понятных в рамках принятой сегодня научной парадигмы объяснений и породило идею "чуда". Но "...что такое чудо? - спрашивал, например, тот же К. Э. Циолковский. - Что-нибудь совершенно неожиданное, нерассчитанное, противоречащее известным явлениям и законам. Но разве нам известны все законы, все существа! Необычное может быть естественным результатом действия этих неизвестных законов и недоступных нашим чувствам разумных или неразумных существ". До эпохи царства разума и науки, когда люди наивно верили, что все возможно "милостью и силою божией", реальность отождествлялась с действительностью. Сны, галлюцинации, видения, предчувствия, удивительные истории и многое другое, столь же не научное, но, тем не менее, очевидно, достоверное для самих переживших это событие, органично включалось и в жизнь, и в литературу. Исключение чуда и тайны из жизни сопровождалось возникновением новой концепции человека как существа, полностью программируемого знаниями. Конечно, знания полезного и вредного, красивого и безобразного, знания о законах природы и развития общества и сделали человека тем, что он есть сегодня. Но современное состояние человечества есть прежде всего результирующая множества страстей и энергий, обуревавших целые народы, вооруженные знаниями и сталкивавшиеся друг с другом в борьбе. Всю историю культуры можно рассматривать как некий "антиэнтропийный" процесс, когда вопреки царствующей в неживой природе тенденции к упрощению, ослаблению, уменьшению разнообразия и диссоциации, жизнь и человеческая воля стремятся увеличить сложность и разнообразие своих произведений, утверждают стремление к разнообразию, усложнению, созиданию, украшению и индивидуализации всех проявлений жизни и творчества. И не в последнюю очередь' это достигается ограничением, обузданием разрушительных импульсов человеческой натуры рамками законов и правил чести, нравственности, преданий, божественных законов и красоты. Человек чувствовал и понимал, что стабильность его существования требует определенных норм, законов, которые сдерживали бы его бушующие страсти. С успехами хозяйственной деятельности, которая целиком обязана комбинаторским способностям разума, ему стали доверять и надеяться на него все больше. Эпоха просвещения поставила разум на вершину иерархии ценностей, и ему стали возводиться божественные почести. Но жизнь оставалась в решающей мере подчиненной древним законам сильного, смелого, целеустремленного и верящего. Этот факт только еще больше подзадоривал ослепленных жрецов культа разума, и они осыпали проклятиями слабую человеческую душу, обещали ей рай земной, как только она начнет жить, следуя не своим страстям, а голосу разума. Но что такое "голос разума"? Как это часто бывало в истории, людей завораживала красота звука, а не смысл слов. И в данном случае никто не конкретизировал смысла слов "голос разума", а если пытался сделать это, то сразу же выяснялось, что "голос разума" - это или следование доктрине самого толкователя или следование по линии наименьшего сопротивления нигилистического фрондерства, которое приводило к анархизму и разложению. Выгоды и блага, которые сулили слепые апостолы "разума", оказывались таковыми только для безликого, усредненного, бесстрастного винтика общественного механизма. Против позитивистских проповедей прагматизма и вульгарного материализма, которые игнорировали собственно человеческое в человеке - "душу живую", страстно выступил гениальный сердцевед Федор Михайлович Достоевский: "Но все-таки вы совершенно уверены, что он (человек. - И. К.) непременно приучится, когда совсем пройдут кой-какие старые, дурные привычки и, когда здравый смысл и наука вполне перевоспитают и нормально направят натуру человеческую. Вы уверены, что тогда человек и сам перестанет добровольно ошибаться и, так сказать, поневоле не захочет рознить свою волю с нормальными своими интересами. Мало того; тогда, говорите вы, сама наука научит человека (хотя это уж и роскошь, по-моему), что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда и не было, а что он сам не более как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика и, что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотению, а само собою, по законам природы. Следовательно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко. Все поступки человеческие, само собой, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108000, и занесены в календарь; если, еще лучше того, появятся некоторые благонамеренные издания, вроде теперешних энциклопедических лексиконов, в которых все будет так точно исчислено и обозначено, что на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений". Но такая жизнь без свободы, по мнению Достоевского, для исторического человека хуже смерти, и она долго не продлится: "...Я, например, нисколько не удивляюсь, - говорит он, - если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной, или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всеми: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с целью, чтобы все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно от того, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгоды; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно (это уж моя идея). Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, - вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотения? Человеку надо - одного только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела". И хотя вся история доказывает справедливость слов Достоевского о страстной природе человеческого микроощущения, до сих пор сохраняются позитивистские упования исключительно на облагораживающую роль знаний и разума в жизни человека. Так С. Лем убежден, что все неурядицы на земле происходят из-за незнания "своей пользы". "...Всякую угрозу для цивилизации можно свести либо к неумению овладевать общественными силами, либо же к неумению овладевать силами Природы. В обоих случаях речь идет, таким образом, об одном и том же типе источника угрозы: этим источником служит невежество незнание законов развития, будь то общественного, будь то естественного, природного". К сожалению, это примитивно-позитивистское понимание человека довольно широко распространено и сегодня. Только его живучестью можно объяснить появление, например, такого научно-фантастического фильма, как "Его звали Роберт" и ему подобных. В названном фильме человекоподобный робот чувствует себя вполне "комфортно" среди людей, т. е. он не попадает среди них в "нештатные ситуации"! Больше того, в эту пластмассовую куклу... влюбляется девушка! И это при всей подчеркнутости, очевидности механичности движений, ограниченности реакций и примитивности языка! Этот фильм - еще один убедительный ответ на жаркую дискуссию тридцатилетней давности: может ли машина мыслить? Сегодня, когда мы видим все чудеса, порожденные ЭВМ пятого поколения, мы так же уверенно отвечаем: никакая машина не может моделировать то, что называется настоящим человеческим мышлением, а вот сам человек может превратиться (и часто превращается) или развиваться только до уровня конечного автомата! О чем свидетельствуют и девушка, влюбившаяся в Роберта, и его приключения. Сегодня много говорят о гуманитарной и технической культуре, как противоположных по смыслам и ценностям, вероятно, будет точнее говорить о культурах реальных и абстрактных. Реальные культуры те, которые видят конечный смысл получения нового знания в любой области и, вообще, любой человеческой деятельности, в исполнении человеком своего предназначения на земле и наполнении его, таким образом, чувством исполненного долга перед Вселенной и самим собой. Абстрактная же культура ориентирует человека на жонглирование абстрактными понятиями, не заботясь о раскрытии их конкретного смысла в каждом данном случае. Нормальный человек не мог согласиться и стихийно протестовал против упрощенческой, примитивной механической концепции мира и человека. И уверенность в бесконечных возможностях самого себя и мира он черпал и в искусстве, и практическом преображении самого себя и всего мира. Становление и самосознание научной фантастики в решающей мере было вызвано этим протестом против примитивно-механической картины мира и двумя неизбывными потребностями человека. Первая - потребность в чудесном, таинственном, как подтверждающем и иллюстрирующем бесконечное многообразие мира. Многообразие в его конкретности, которое нельзя исчерпать никаким конечным множеством смыслов. Не случайно чувство открытия новой тайны мира или души человека охватывает нас при соприкосновении с каждым подлинным произведением искусства и пробуждает ощущение сопричастности с чудом неведомой еще нам жизни. Вторая потребность - представить и осмыслить качественно-новые проблемные ситуации, в которых может оказаться каждый из нас или все общество в результате увлечения применением достижений науки и техники. Собственно, вся классическая научная фантастика и стала таковой благодаря изображениям вероятных проблемных ситуаций и увлекая человека на их решение в стремлении его к вечным, непреходящим жизнестроительным ценностям. Рэй Брэдбери - один из самых талантливых современных фантастов - на вопрос: "Кто ваш любимый писатель-фантаст и почему?" - ответил так: "Жюль Берн, ибо он был одним из первых и до сих пор остался одним из лучших. Этот писатель обладал воображением, моральным чувством и отличным юмором: каждая его новая страница вдохновляет. Читая его, гордишься, что ты человек. Он испытывает человечество тестами, он предлагает ему взмывать в воздух, ухватившись за шнурки собственных ботинок. Он уважает старомодную добродетель - умение трудиться. Ценит пытливый ум, зоркий глаз и ловкую руку. Вознаграждает за хорошо сделанную работу. В общем, он восхитителен, и его романы не утратят ценности, пока из мальчишек нужно будет воспитывать доброжелательных, славных, полных энтузиазма мужчин. В наш век, который пустил на ветер унаследованное богатство идеалов, Жюль Верн, человек другого столетия, зовет преследовать более достойные цели..." Желание увлечь и вдохновить человека на достижение "более достойных целей" вдохновляло и вдохновляет лучших творцов научной фантастики, которая сегодня может с особенным успехом выполнять эту задачу. Прежде всего среди мельтешения современных научно-технических открытий и забот повседневной жизни человек иной раз теряет путеводную цель в жизни и стройное представление о космосе, как целом, соучастником которого он сам и является. Вместо любви и верности космосу абсолютных ценностей растерянный человек пытается сориентироваться в мире, руководствуясь теорией относительности всего и вся, в зависимости от точки отсчета. Глазами же этой "теории" добро может предстать злом, а порок "раскрытием неизвестных возможностей человека" и т. д. и т. п. Какова судьба человека в этом текучем мире с размытыми и относительными нравственными и эстетическими ценностями, когда человек иногда даже не хочет иметь ни принципов, ни идеалов, как "сковывающих" его возможности?! На этот вопрос пока не ответили ученые, но видит каждый из нас, кто еще помнит, как выглядит ценностно ориентированный мир. Пытается ответить на него и научная фантастика, но только писатели-фантасты, подобные И. А. Ефремову, сделают то, что не смогли пока сделать философы: встанут на "космическую точку зрения" на судьбы мира и человека, масштабнее и ярче увидят новые перспективы для жизнетворчества и новые угрозы человечеству, порожденные самими людьми. Мы бурно развиваем атомную энергетику, и как страусы прячут при опасности голову в песок, так и мы не хотим говорить и думать об опасности хотя бы от радиоактивных отходов АЭС, которые нужно охранять потом сотни лет, мы расхищаем кислород планеты, но никогда ничего не делаем для его восстановления. Мы забиваем свои головы, свое сознание всяким информационным вздором и не думаем, во что превращаемся, и т.д. и т. п. С каждым днем возникают все новые глобальные угрозы существованию нормального человека и всего человечества. Эти угрозы стремительно умножаются и осознаются все большей массой людей. Но готовых рецептов борьбы с ними нет. И именно научная фантастика могла бы гораздо активнее пробуждать интерес к этим вопросам и вдохновлять людей на поиски лучших вариантов решения, как, например, гениально сделал К. Чапек своей "Войной с саламандрами". Осознавая в сложном и проблематичном современном мире долг и ответственность научной фантастики за его участь, можно считать, что научная фантастика, как искусство, перестает существовать, как только пренебрегает животрепещущими проблемами века и начинает заниматься пустым развлекательством. Пределы фантастики - пределы интересов человека о своем выживании и сохранении себя, как вида, живущего во имя высших и проверенных историей ценностей. Есть прогнозы и фантастические произведения о будущем обществе из людей субкультур, ненормальных, ущербных, но вполне счастливых, благодаря добровольной переориентации на другую систему ценностей, подобно алкоголикам, наркоманам, извращенцам и т. п. Теоретически такая перспектива возможна, если приверженцы данной субкультуры смогут обеспечить физико-биологические и энергетические условия своего существования. Практически же мы видим, что любое общество сохраняется, живет и процветает в той мере, в которой оно придерживается только проверенных нравственных и эстетических ценностей. Но не появятся ли в будущем новые факторы, которые заставят нас переоценивать свои традиционные ценности? На этот вопрос пока может ответить только искусство. И именно научная фантастика могла бы рассказать, например, о возможных последствиях катастроф с биосферой Земли для судеб человечества. Ученые только подступают к изучению этой проблемы, а в романах той же В. И. Крьгжановской (Рочестер) изображено уже несколько вариантов катастроф и спасения человечества, а И. А. Ефремов нарисовал убедительные картины будущего в "Часе Быка". Академик Н. И. Моисеев так описывает возможную проблемную ситуацию на нашей планете: "Есть понятие бифуркации, которому А. Пуанкаре придал специфический смысл (после работ Р. Тома чаще употребляется термин "катастрофа"). Под воздействием медленно возрастающей внешней нагрузки система постепенно эволюционирует, сохраняя, однако, свои основные свойства. Но существует предельная величина нагрузки, по достижении которой линейный ход развития нарушается. Система быстро переходит в качественно новое состояние. И однозначно предсказать, в какое именно - теоретически невозможно. Невозможно в принципе! Оно зависит от бесчисленного множества случайных факторов. Простой пример: на сколько кусков и какие именно разлетится палка, если, изгибая ее за концы, мы однажды превысим ту нагрузку, которую она может выдержать? Точно так же и биосфера. До поры до времени она выдерживает все возрастающее антропогенное воздействие. Но в какой-то момент может произойти бифуркация биосферы или ее важнейших фрагментов. Превысив по тем или иным параметрам предельно допустимые нагрузки, мы дадим начало необратимым процессам, которые приведут биосферу в совершенно новое квазистабильное состояние. И точно описать заранее все его конкретные свойства невозможно в принципе. Нельзя и предсказать, будет ли новая биосфера пригодна для обитания рода людского. Принципиальная непредсказуемость дальнейшей судьбы биосферы, а следовательно, судьбы человечества, и тот риск, с которым связан рост антропогенных нагрузок, заставляет нас считать определения критических значений одной из важнейших проблем (если не важнейшей!) из тех, что встали сегодня перед обществом. Для ее решения нужно создать новое, нетрадиционное направление научных исследований, требующее объединения усилий специалистов самого разного профиля, новой методологической и методической основы... Сегодня еще очень немногие сознают качественные изменения обстановки на Земле, большинство не отдает себе отчета в том, что она стала совершенно иной, чем была несколько десятков лет назад". Здесь нужно добавить, что непредсказуемым разрушениям из-за стресса и отрицательных эмоциональных перегрузок, из-за загрязненности пищи, воды, воздуха, из-за объемов культурной информации подвержено в еще большей мере психическое и физическое здоровье отдельного человека, отдельных сообществ и всего человечества. Но на сегодняшний день ни наука, ни научная фантастика не подготавливают в должной мере наше сознание к решению грядущих проблем нашего существования в новой биосфере и окружающей среде, даже к решению проблем, уже осознанных большинством на уровне здравого смысла. А между тем проблемы столь сложны и необычны, что только искусство может попытаться изобразить их подлинное значение для нашей истории. Вот как выглядит сегодня ситуация с той же окружающей средой. Более четверти века назад в США вышла книга Р. Карсон "Безмолвная весна", которую автор хотела назвать сперва "Человек против Земли" - настолько зловещие обнаружились последствия увлечения химизацией сельского хозяйства в США. Сегодня же биосферу Земли разрушают уже и стремительно растущий поток отходов промышленности, выхлопных газов автомобилей и самолетов, физических излучений и прочих порождений научно-технического прогресса. Для сравнения скоростей естественного формирования биосферы и вмешательства в нее человеческой культуры была предложена такая шкала: за масштабный "год" взяли время 170 млн. лет, т.е. последнее время, за которое на Земле не было геологических катаклизмов планетарного масштаба и биосфера эволюционировала. Только тогда "30 декабря" этого "года" возникла техника палеолита - использование простейших каменных орудий, а "31 декабря в 23 ч. 30 минут" появилось земледелие. За "36 секунд до полуночи" произошла первая промышленная революция. И т.д. Неудивительно, что в последнее время человечество все с большим изумлением и огорчением вдруг обнаруживает, что вся окружающая нас среда (ОС)-комплекс природных, технологических и социальных факторов развития общества- разрушается. Глобальный, планетарного масштаба процесс разрушения ОС можно представить в виде нескольких взаимосвязанных процессов: загрязнение ОС; разрушение природных циклов; истощение природных ресурсов; демографические катаклизмы; кризисы урбанизованных районов расселения людей и ухудшение генетической структуры населения.