- Располагайтесь доктор. Туалет внизу, вода тоже. Если хотите ее согреть, там титан электрический.
- От куда ты все знаешь?
- Так я же последнего доктора полтора года тому назад от сюда увозил.
- Он уволился?
- Она... Она умерла.
- Старенькая очень была?
- Зачем. Так лет под тридцать, подхватила какую то гадость, не обратилась вовремя госпиталь, вот и...
- Молодая все же...
- Конечно. Я не буду задерживаться, поеду, хорошо?
- Спасибо, Василий.
- Ладно. Отдыхайте, доктор. Пока.
Шофер уходит, на улице фырчит его машина и вскоре гул мотора исчезает. Скидываю плащ, сапоги и бросаюсь на койку. Черт, как я устал. Три часа такой дороги...
- Доктор.
Я открываю глаза. Надо мной склоненное девичье лицо, по-крестьянски обмотанное платком. Я сразу же сажусь и растеряно смотрю на нее.
- Как ты сюда попала? Что-нибудь произошло?
- Так дверь открыта, - певуче говорит девица. - Вы не беспокойтесь, все в порядке. Вы ведь наш новый доктор?
- Да.
- А мне как сказали, я не поверила. Давно у нас доктора нет.
- Ты бы хоть представилась, раз вошла.
- Верой зовут.
- Так зачем пришла?
- Меня баба Маня прислала, говорит, доктор новый приехал, наверно совсем голодный. Мы вам поесть принесли.
Теперь я замечаю на столике накрытый салфеткой поднос.
- Спасибо.
Подхожу к столику и откидываю салфетку. Боже мой, какой прекрасный поднос. Я чуть не застонал от неожиданности. На разрисованной буйной растительности леса Иван Царевич бьется с заморским чудищем.
- Что это?
- Это каша, - недоумевает девушка.
- Я говорю, кто рисовал поднос?
- Это я и нарисовала.
- Красиво.
- Доктор, у нас в каждом доме рисуют. Подносы, шкатулки, табакерки, ложки, тарелки, кружки, матрешки... Землю то нам запрещают обрабатывать, вот и занимается кто чем может, большинство рисуют, все потом продают. Подспорье хоть какое то.
- Это почему же землю вам нельзя обрабатывать?
- Плохая она. Больная вся. Мы же на полигоне живем.
- Ну и что?
Девушка мнутся.
- Да вот, стреляют... всю землю там... осколки... еще что то... всякие порошки, жидкости... Все пропитывается этим...
Я начинаю есть. Девчонка смотрят на меня, как на идола.
- Доктор, вы не женаты?
- Не женат
- Я тоже так думала, у вас кольца нет. Вообще, это замечательно. То есть, извините, доктор... Здесь вообще то парней много, вона, целая воинская часть, но ведь то ребята пришлые, они не постоянные, отслужили и ушли, а нашим девушкам нужно иметь надежных...
Мудрая эта Верка. Ишь как рассуждает. Они все такие что ли?
- Мне говорили, что здесь монастырь есть?
- Да. Шамшиевский женский монастырь. Там мать игуменья Аграфена всем заправляет. Серьезная женщина.
- И церковь есть?
- А как же, при монастыре.
- Они тоже прикреплены ко мне... Ну, то есть лечить их должен я.
Вера задумывается.
- Мари Ивановна, та что была до вас, раз ездила туда, но больше... нет. У них свои знахари есть...
Я доедаю кашу и запиваю крепким, но холодным чаем.
- Передайте спасибо бабке Мане. И тебе скажу, хорошо ты рисуешь. Цвет подбираешь отлично. Не бросай, рисуй дальше.
Верка наливается красной краской.
- Я то что, других посмотрите.
- Посмотрю. А теперь, Вера, неси все обратно, мне еще придти в себя надо.
- До свидания, доктор.
- До свидания.
Утром меня будит пожилая, симпатичная женщина.
- Доктор, вставайте. Скоро прием. Уже радио семь отстучало.
Она в белом халате и шапочке.
- Вы кто?
- Я ваша медсестра. Зовите меня Надеждой.
- Хорошо. А меня Борис Дмитриевич...
Быстро пожевал бутербродов, которые с собой привез, запил кипяченой водой, которую Надежда успела вскипятить в титане и переоделся.
У меня прием, но народа нет. Около девяти пришел только старик и пожаловался на правый глаз. У него катаракта и я ничем не могу ему помочь.
- К сожалению вам нужна операция. Здесь мы ее сделать не можем, необходимо ехать в центр.
- Какой ты доктор, - свирепеет дед, - если вылечить глаз не можешь? Бабка Макариха и то лучше тебя...
Старик срывается с места и, хлопнув дверью, исчезает.
- Не обращайте на него внимания, - говорит мне Надежда. - Он всегда такой. Знает, черт старый, что оперироваться надо, а вот пришел пощупать...
- А кто такая бабка Макариха?
- Есть здесь такая, травами лечит. Вы бы с ней познакомились, умная бабка. Считай, все села к ней ходят.
- Конкурент значит?
- Если конкурент, то это доктор Молчанов...
- А этот откуда? Меня же заверяли, что в округе нет других врачей.
- Этот с воинской части. Он военный, майор.
- И тоже лечит гражданское население?
- Конечно. Он же доктор.
Прошло пол дня. Никого.
- Не расстраивайтесь, доктор, - успокаивает меня медсестра, - все впереди. Люди вас еще не узнали, не поверили. Все будет в порядке.
- Может они все здоровы?
Надежда вымученно улыбается.
- Нет. Они все больны.
Улыбка совсем исчезает с ее лица.
- Они, доктор, очень тяжело больны. Мы же живем на полигоне...
- Ну и что? Разве здесь есть источник заражения.
Она кивает головой.
- Поживете здесь, много узнаете. Каждая ракета, летящая сюда с разных точек Союза, несет этой земле невероятные бедствия. Есть те, которые взрываются, засыпая осколками все окрестности, есть похуже... После их прилета, над полигоном стоят завесы от ядовитых газов, а то вдруг все деревья и растительность покрываются невероятного цвета налетами и в течении часа остаются обугленные палки и голая земля. Все же это впитывается в почву и уже давно люди не пьют сырой воды...
- А как же скот, поля?
- Полей почти нет, только огороды у домов. Все здесь привозное, картошка, хлеб. Коров, коз кое кто из местных еще держат, каждый пятачок травы от поселка до проволочного забора учтен, считается, что здесь более безопасное место, где можно еще пасти.
- Как же люди живут, без работы, без живой воды.
- Вот так. В основном обслуживают воинскую часть, занимаются ремеслами и... постепенно заражаются и умирают. Здесь же полигон не только для ракет, но и для изучения простых смертных, которые как подопытные кролики, сидят за проволокой и ждут своего часа. А воду? Воду нам в дома качают из воинской части, ее все пьют, только кипяченую.
- Вы говорите ужасные вещи. Этого не может быть?
- Увы, доктор. Когда стали испытывать ракеты, то расширили полигон, в его состав вошли двенадцать поселков и сел, а теперь... осталось только три.
- Что с остальными, всех жителей перевели сюда?
- Нет... Они... в общем... померли все.
- Как это все?
- Так. Поживете, все узнаете.
Мы помолчали, а я все не мог придти в себя от услышанного.
- А как же монастырь?
Медсестра откидывается к стенке.
- Не знаю. Монастырю наверно сто лет и что за его высоким каменным забором твориться, неизвестно. Кто туда попадет, обратно уже не возвращается. Правда, каждые праздники, церковь открыта для прихожан и можно увидеть монашек, но... это молчаливые женщины-тени. Остальные- там... за стеной.
- Как же они питаются?
- Военные им подкидывают продовольствие, да и... прихожане со своего скудного стола отделяют толику...
- Почему же никто не уходит от сюда? Ведь так жить нельзя.
- Рады бы уйти, да не отпускают. Ни у кого из местных нет паспорта. Даже если вы, имея паспорт с отметкой, что жили здесь, сумеете удрать, ни одна область, ни один город уже не пропишут вас . Милиция имеет на этот счет свои инструкции. Можно уйти, но станешь бродягой на всю оставшуюся жизнь. Вон, через дом от сюда, семья Сысоевых пыталась удрать в сибирскую тайгу, привезли... Под охраной привезли. А паренек из Камышевки был убит у проволоки, когда пытался перелезть забор...