- Хорошо, я за вами пришлю машину, только так же, ночью.
- Время уже пятый час. Мне можно отправляться к себе?
Игуменья колеблется.
- Доктор, задержитесь на немного. В моем хозяйстве небольшая лечебница и мне хотелось бы, чтобы вы поглядели на моих пациентов.
- Они сейчас спят, может их не стоит тревожить?
- Ничего. Пойдемте, доктор.
Мы идем темными коридорами и входим в небольшую так же плохо освещенную залу. В ней шесть коек, на пяти видны спящие люди, одна пустая и аккуратно заправлена.
- Вот, они. Первая сестра Елена, заболела десять дней назад. Сестра Елена, проснитесь.
Игуменья без церемоний расталкивает спящую женщину, ее лицо перебинтовано и видно как в щелочках марли открываются глаза и отрешенно смотрят на нас.
- Посмотрите ее.
Матушка бесцеремонно сдирает с нее одеяло и я чуть не вскрикиваю. На теле-скелете, багровые и кроваво-красные пятна разной величины язв.
- Это... полигон?
- По дороге в поселок Камышевку попала под обстрел... ракета разорвалась в километре от них. Белое облако, образовавшееся после разрыва, мгновенно понеслось во все стороны и накрыло несчастных...
- Вы говорите их, это вот эти на койках?
- Нет. Остальные женщины погибли. Буквально сгорели... не смотря на то, что были в одежде, осталась она... одна.
Я наматываю на палочку вату и аккуратно провожу по больной багровой коже, никакой реакции. Потом качаю головой.
- Вы только можете облегчить ее страдания, смазав календулой или катаполом. Увы, она безнадежна.
- Идите сюда. Здесь другая больная. Ирина проснитесь.
Это молодая девушка, она приподнимается на подушке и сонно смотрит на нас.
- Что стряслось, матушка?
- Тебя хочет посмотреть доктор.
Я щупаю ее молодое тело и поражаюсь его упругости.
- Что у вас болит?
- Грудь. Правая грудь.
В районе правой груди большая опухоль величиной с кулак.
- Давно?
- Вот уже месяц...
Врет. Болит давно, только сейчас пошел процесс. Нужно срочно хирургическое вмешательство и грудь придется снять.
- Ее надо прислать в госпиталь. Необходима операция.
- Надежда есть?
- Не могу сказать. Очень запущена.
- А вы могли бы сами сделать операцию?
- Я не ахти какой хирург, матушка. Более сложные операции, должны делать специалисты в оснащенных операционных... Ее надо туда...
- А как же... с кесаревым сечением?
- Вообще то я проходил практику и простые..., как с роженицей, еще могу...
Игуменья сразу сжимает губы.
- А жаль. Вот третий больной.
Это старушка, она даже не открывает глаз, несмотря на то, что игуменья ее расталкивает. Печать смерти на ее лице и сразу качаю головой, как дотрагиваюсь до ее руки. Судя по всему у нее разрушена печень. Желтизна кожи потрясающе выглядит даже в этом полумраке. Матушка все поняла по моему взгляду и идет к следующей койке. Здесь опять молодая женщина, она проснулась давно и улыбаясь ждет своей очереди.
- Что у вас?
- Жжет здесь, - она пальцем ткнула в живот.
- Давно?
- Не а...
- Говори все, Маланья, - требует игуменья.
- Да землю обрабатывала, хотела капусту посадить, пыли много, вот и наглоталась. Потом военные пришли сказали пол участка заражены какими то дио...кси...нами. С того раза и стал живот болеть. Месяц назад то было.
- Земля где?
- У дома, где ж ей быть то.
- А где живете?
- В Камышевке.
Я поворачиваюсь к матушке.
- Ей нужно обследование...
Она кивает головой и подходит к последней койке. Ее рука сдергивает одеяло и я вижу, что это покойница.
- Она мертва.
- Умерла, царствие ей небесное. Сейчас пришлю сестер. Пойдемте, доктор.
Мы опять возвращаемся к ней в келью.
- Что вы скажите, доктор, о моих больных?
- Плохо. Все ужасно плохо. Для них нужна клиника.
Она отрицательно качает головой.
- Ко мне приходил майор Молчанов, - продолжаю я, - он предлагал лечить больных людей жертв полигона. Они ведь все жертвы?
- Да. Но военным я их не отдам.
- Почему, матушка?
- Этот майор и его помощники настоящие палачи и садисты. Они не лечат, они проводят эксперименты над больными и я вынуждена дать некоторым из них право помереть спокойно у меня в монастыре.
- Этого не может быть...
- Вы еще очень молоды, доктор и много не понимаете. За этой колючей проволокой правды нет. Здесь правит военная машина, для которой раздавить человека, что раз плюнуть, - она устало пошевелила рукой. - Уже поздно, доктор, я отправлю вас домой. Никому не говорите, что вы здесь были и видели.
Я взглянул на часы. Время было - шесть часов.
Меня будит Надежда.
- Доктор, пора вставать. Из столовой вам уже давно принесли завтрак.
- Что, сегодня опять прием?
- Сегодня воскресение. У нас свободный день, но... это так считается. Если будут больные, то придется принять.
Никто не идет, я сижу и читаю книги, стараюсь наверстать упущенное по отравлениям и инфекциям. Внизу скрипит тормозами газик. Быстро сбегаю вниз. В дверях появляется сам начальник спец части, полковник Семененко. Надежда, при виде него, в ужасе отшатывается и прячется в туалете.
- Здравствуйте, доктор. Тихо у вас как здесь.
- Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Проходите в кабинет.
Полковник оглядываясь, проходит в мою рабочую комнату.
- Здесь почти ничего не изменилось, - говорит он и садится на стул.
Я устраиваюсь напротив его.
- Чем обязан вашему появлению здесь?
- Меня все жжет дикое любопытство, почему иногда наши подопечные не спят. Ладно, не спять часовые на посту, дежурные на станции и связи, а вот в монастыре... понять не могу, почему. Приехал к вам, может вы мне поможете?
Вот, сволочи, уже донесли.
- Это весьма щекотливый вопрос, Владимир Дмитриевич. Действительно этой ночью я был в монастыре и профессиональная этика мне не позволяет раскрыть, кто там болен и чем болен. Могу только сказать, для окружающих это безопасно.
- Ага. Ох уж эти доктора, что пастыри, все тайны берегут. Это хорошо, но меня больше беспокоят настроения, это то что не обязательно может находиться в сфере вашей профессиональной этике?
Я настороже.
- Если это относится к психологии, то это относится к моей работе, если криминальные мысли, то нет. Я бы первый доложил о них вам.
- Похвально. Спасибо, доктор. Вы с меня сняли тяжкий груз. Бывшая покойница, Мария Ивановна, что работала до вас, здесь, меня всегда понимала. И я был бы рад, чтобы и с вами у нас было такое же взаимопонимание.
Я киваю головой.
- Ну что же, сегодня воскресение, - рассуждает полковник, - все должны отдыхать, а у меня полно работы. Спасибо, Борис Дмитриевич, засиделся я у вас, поеду к себе.
Он поднимается и жмет мне руку.
Когда полковник уходит, появляется Надежда.
- Что он вам говорил?
- Вербовал в доносчики.
- Я так и знала, - в отчаянии говорит она. - С бедной Машей так же произошло, сначала попользовал, потом выкинул...
- Разве она умерла не от инфекции?
- Нет. Она покончила жизнь самоубийством. Сначала этот тип требовал сведений, а потом... довел... Маша была доверчивой, к тому же слабовата и не могла противостоять ему.
Надежда чуть не заплакала.
Через час пришла Верка. Она смущенно со мной поздоровалась и, косясь на медсестру, неуверенно говорит.
- Доктор, здесь вас один человек просил к нему зайти.
- Кто то заболел?
- Да нет. Это дед, дед Тимофей, его еще кличут - кривой дед, который уже у вас был.
- Это с одним глазом?
- Он, самый.
- Что ему надо?
- Не знаю.
Я смотрю на Надежду. Она кивает головой.
- Сходите, доктор. Если что будет срочно, я добегу, вызову вас.
У деда грязная изба, черные закопченные бревна давно источены жучками и плесенью грибка. На полу горы мусора и пыли.