Как-то при чтении книги К. Чуковского "От двух до пяти" меня невольно зацепили слова: "Мама, посмотри, какая прекрасная гадость!" Так сказал маленький ребёнок. Возможно, он имел в виду лягушку или жабу, гусеницу или дождевого червя: для человека трёх-четырёх лет всё живое - прекрасно, ибо оно живое, и ему близки "собака и птица, ровня - бабочка и цветок, в камушке и ракушке он видит братьев" (Я. Корчак).
Но тот же ребёнок, вероятно, от взрослых уже слышал, что червяк, паук или лягушка - "гадость". Потому-то и столкнулись в его парадоксальной фразе эмоциональное, собственное отношение к окружающему миру и рациональное, навязанное взрослыми. Рациональное пока не усвоено малышом навсегда, и поэтому "гадость" ещё прекрасна. Но ребёнок, как правило, верит взрослым, и спустя какое-то время собственное восторженное отношение отойдёт на задний план, затем, может быть, и вовсе исчезнет, уступив навязанному извне мнению. И тогда червяк будет раздавлен, лягушка убита, щенок или котёнок отброшен пинком в сторону. А потом? Потом юный человек может почувствовать себя покорителем природы, властелином, меняющим русла рек.
Нынче всё больше стали говорить об экологии: разрабатываются многочисленные программы, издаются указы и постановления об охране окружающей среды, ибо мудрено не заметить, как буквально на глазах пропадают красивейшие уголки природы, возникают безжизненные пустыни, безвозвратно исчезают многие виды растений и животных. А ведь в прошлом, теперь почти сказочном, всего-то век назад, был настоящий "культ природы", связанный с именем знаменитого французского философа и писателя Ж. Ж. Руссо. Для Руссо природа была и лоно всех вещей, вселенская родительница человека, давшая ему могучий инстинкт свободы, цельность характера, нравственное чувство, доброту, великодушие - всё то, что исчезает или фальсифицируется в цивилизованном обществе, и необъятный простор Земли, горы, реки, моря, любуясь которыми он, человек, забывает о своём "я", с его преходящими радостями, печалями, обидами. Сравним это возвышенное воззрение с утилитарным отношением нынешнего царя природы человека, и суть экологического воспитания станет яснее - нам всем, большим и маленьким, надо стараться всеми силами быть поближе к живой природе, пестовать в себе доброту, человечность, которая начинается с любви и уважения ко всему живому - цветку, птице, щенку, лягушонку.
Книги Г. Снегирёва полны восхищения "прекрасной гадостью". В обыкновенной луже он видит маленьких улиток, которые притаились в своих домиках-ракушках, рогатых икринок, прицепившихся за морские травы или камни. Его восхищает "мёртвая" куколка, которая оживает и становится прекрасной бабочкой, и паучок с серебряным брюшком, и жук-водомерка на своих тонких ножках.
Все рассказы Снегирёва - свидетельства очевидца, только в одних случаях историю рассказывает взрослый путешественник, в других - человек, скажем так, младшего школьного возраста, и читателю становится интересно отгадывать возраст рассказчика, которого выдаёт угол зрения, интонация, если, конечно, взрослый и ребёнок не сливаются в едином радостном удивлении от увиденного и услышанного. А удивительного здесь много. Писатель владеет множеством приёмов и способов заставить нас увидеть то, что мы прежде не замечали, почувствовать то, над чем, может быть, никогда не задумывались: оказывается, у паука-серебрянки домиком служит воздушный шарик, в котором живут паучата, и родитель носит им воздух; а маленькие мышата по два, по три спят и летают, вцепившись в шёрстку мамы - летучей мыши; и кто бы мог подумать, что осьминог любит, чтобы его погладили, приласкали, а свою икру он приклеивает на камень и та покачивается под водой, будто белые ландыши на тонких стебельках!
Целая портретная галерея зверей нарисована писателем, и у каждого характер. Тут и зазнавшаяся собака Чембулак, и хитрый бурундук, и любопытный путешественник воробей, сластёна ручной медведь Михаил, гордый, как настоящий князь, белый олень Князёк, и чадолюбивый пинагор, и ласковый тюленёнок Федя. "Хитрость" же самого писателя состоит в том, что тех, кого мы видим часто и оттого замечать перестали, самых малых и ничтожных, он превращает в сказочных незнакомцев, и наоборот, заморских чудищ, обитателей морей и льдов, приближает к нам, делает родными и близкими. Так, знакомый нам всем ворон в изображении Г. Снегирёва вырастает в грозного, мощного властелина гор: "Далеко слышен шум его крыльев, даже горный ручей не может их заглушить... даже олень вздрагивает от его карканья и тревожно озирается вокруг" ("Ворон"). И в этом избранном писателем ракурсе, образность которого построена на философских размышлениях о жизни, меняются все привычные размеры пространства и временные соотношения всего лишь от одного замечания о том, что ворон отморозил себе крыло "лет сто, а может, и двести назад. Кругом весна, и он совсем один".