— На мой взгляд, мысль хорошая, — не выдерживает Курдюмов. Ему явно хочется пряхинского одобрения. — Пустил себе воду, и она работает сама. Правда, нет, Михалыч?
— Тут, в цехе, хлопот уйма, хоть от промывки избавимся, — подтверждает Дронов.
— Да, мысль дельная, — говорит, к твоей радости, Пряхин и в упор глядит на Дерягина. — Вы не думайте, товарищи, у меня и не было никаких сомнений. Я просто… думал о другом. Подумал, какой будет новая, целиком советская инженерия…
Все смотрят на Пряхина с недоумением — и Дерягин и Борис… Пряхин улыбается, округло проводит рукой в воздухе и снова оборачивается к Дерягину, лицо у него становится жестким.
— Вы изволили вспомнить иностранное название: барбатьер, — Пряхин произносит это слово тоже с прононсом. — Ну, и что же, позвольте спросить вас вместе с Хорлиным? Вам барбатьер уже сто лет известен, а Ларичев его не знает, в Германии он еще не успел побывать. Ну и что же? Почему же вы не завели в цехе такие барбатьеры? Вашему приятелю годится только то, за что дают патенты? А выуживать из немецкой литературы новинки он не стесняется? Но это разговор к нему. Вы, именно вы мне ответьте, почему в цехе не внедряются простейшие вещи? Почему? Я вас спрашиваю, Дерягин…
Дронов, Курдюмов и Выкин делают вид, будто они сильно увлеклись разговором, связанным с ларичевским предложением. Но они, во всяком случае Курдюмов и Дронов, безусловно одобряют нагоняй Пряхина. Что касается Бориса, он не сводит глаз с главного химика и ловит каждое его слово, его губы даже повторяют: «Вы, именно вы ответьте…»
— Может быть, сомнение у вас есть какое-нибудь? — упорно не отстает Пряхин. — Вы же руководитель цеха, мы обязаны спросить. Не скрывайте от нас драгоценных соображений.
— Поток воды, возможно, будет уносить эфи’, — высказывается Дерягин.
Борису хочется возразить, но вместо него это делает разгоряченный Пряхин:
— Ни черта не будет уносить! Подачу воды можно легко регулировать. А еще что?
Дерягин пожимает плечами.
— Такие змеевики, или спирали, надо установить повсюду, — обращается Пряхин уже к тебе. — Всюду, где есть промывка тяжелых и не смешивающихся с водой жидкостей.
— В цеху салола, например, — подсказывает Выкин.
— Вот-вот! Пиши заявление в бриз, он зарегистрирует. Патент не даст, а премию не пожалеет, он добрый. Пиши, пиши…
Пряхинское обращение на «ты» звучит лаской. Ты не успеваешь поблагодарить — Пряхин уже уходит, взмахивая локтями. Дерягин степенно удаляется, забыв впервые ткнуть пальцем в какую-нибудь неполадку.
— Жду, — улыбается тебе Выкин. — Я авансом зарегистрирую: «Ларичев Борис — усовершенствование промывки тяжелых и несмешивающихся жидкостей».
Ты останешься с Дроновым и Курдюмовым. Они смеются. Не зная, чему они смеются, ты тоже вдруг взрываешься нервным смехом. Курдюмов железно хватает тебя за руки.
— Не знаешь, куда идти за правдой, комсомолец? — журит он. — Или я тебе не нравлюсь? Иди тогда к Михалычу, он симпатичный и в завкоме весит не фунт изюму, а килограмма четыре. Ладно, что твои товарищи знают дорогу в ячейку, — пропало бы великое изобретение.
— Отпусти! — просишь ты: больно рукам, у Коли огромная силища.
— Не отпущу, — говорит он и отпускает руки. — Не отпущу, никогда не отпущу, я ведь твое самое главное начальство. Вот принимай установку, будешь писать в бриз, упомяни: в фонд годовщины Октября. Понял, нет?
Курдюмов торопится к автоклавам, они с Дроновым договариваются нажать на механиков. Они костят механиков почем зря. Механики и особенно дылда Асеев способны тянуть, волынить и мурыжить любую рационализацию, недаром бриз без конца жалуется и стонет. Нельзя допустить, чтобы ларичевскую штуку они замариновали, принципиально важно оборудовать промыватель к Октябрю.
Ты потерял время и стараешься его восполнить. Появляется Ваня: ты так и знал, что он придет, не утерпит, звонарь. Ваня объясняет:
— В смену заступать рано, приходил в ячейку и зашел навестить. Как, Борь, делишки?
— А кто у нас главный звонарь? — спрашиваешь ты и воинственно заворачиваешь рукава жесткой спецовки.
— Тебе плохо от звонаря? — усмехается Ваня и принимает вызов, аккуратно снимает и пристраивает в относительно чистое место свою неуклюжую серую куртку. Сейчас хорошо видно, какой он поджарый, Ваня, какой тонкий в талии и широкий в плечах. — По-твоему, не звонить, то есть не бороться с гнусной сволочью? Однако я парень честный и чужой заслугой хвастаться не буду. Опоздал, понимаешь? Одна боевая девочка не стерпела обиды над этим замечательным Борькой Ларичевым.