— Не обижайся, парень, — по-дружески посоветовал Дронов. — Семен Федорович не думал тебя обидеть.
— Я перевожу вас вовсе не потому, что пожалел, — уже серьезно объяснил тебе главный химик. — Работа есть работа, и вы не маленький, справедливо замечено. Слава богу, совершеннолетний, а? — Пряхин на мгновение хитро сощурился, а ты поспешил отвести взгляд в сторону. — Заводу нужно, чтобы группа грамотных рабочих освоила за короткое время технологию всех цехов. Слышите? Всех! И, пожалуйста, не воображайте, будто в цехе метилового эфира для вас приготовлен курорт.
При этих своих словах Пряхин рассердился. Коротко повторив, кто и что должен сделать по сушилке, главный химик торопливо пошел прочь. Ходил он занятно: всегда очень быстро, почти бегом, широко размахивая руками, согнутыми в локтях.
Признайся, ты был рад неожиданному отпуску. Ребята тебе позавидовали, несмотря на устрашающие, в нашлепках желтой мази ожоги на плече, на лопатках и на руках.
Ты не стал их дожидаться, быстро ушел. То ли тебе хотелось побыть одному — обдумать все происшедшее, то ли в еще большей мере ты был взволнован первой своей получкой, выпавшей на этот же день.
Дойдя до трамвая, ты начал тискаться и жаться в толпе, пытавшейся вместиться в «нерезиновый» вагон. Ожоги твои заныли и запылали от толчков и жарких объятий, и ты предпочел двигаться «одиннадцатым номером» (так в те времена называли пешеходный способ передвижения).
Завод помещался в Сокольниках, жил ты на Трубной — конец немалый. Ты шагал и шагал, возбуждение, владевшее тобой, помогало твоим молодым ногам быстрее преодолеть длинный путь. Через полчаса с Каланчевской площади ты свернул на пыльную и тесную Домниковку. Еще несколько минут — и Садово-Спасская, и ты уже влился в горластый людской поток на Сухаревке, вечно крутящийся и бурлящий вокруг громадной розово-красной башни.
Какая-то часть человеческого потока втащила тебя на узенькую, с дзенькающим трамваем посредине Сретенку. Горбатым переулком (Пушкаревым либо Большим Головиным) ты попросту сбежал на свою кривую жалкую Трубную.
Получка, понимаете? Хотелось покричать, или оглушительно посвистать, или пройтись на руках. Хорошо, ты вспомнил вовремя о достоинстве рабочего человека, несовместимом с мальчишеским озорством (и любили же говорить об этом на заводе, равно и дома!). Ты заставил себя постоять несколько минут, отдышаться и успокоиться, прежде чем войти через страшненький каменный дворик твоего детства в неказистый, тем не менее любимый отчий дом.
Пока ты шел через весь город, отец давно успел вернуться из мастерской, умыться, пообедать и обсудить с матерью, почему тебя так долго нет. Они сразу заметили твой странный вид: запекшиеся черные губы, синяк на лбу и какой-то не твой съежившийся и потемневший чубчик. Не успели спросить: «Не подрался ли по старой памяти?» — ты быстро подошел и положил перед отцом деньги.
— Смотри-ка, мать, — растерянно сказал Петр Иванович.
Черными негибкими, привыкшими к железу пальцами он принялся расправлять и пересчитывать измятые и влажные деньги (всю дорогу ты нес их в надежно сжатом кулаке). Мать, не отрываясь, следила за отцовыми пальцами, и слезы текли по ее щекам.
— Дождались, отец, радуйся, — всхлипнула она и фартуком вытерла лицо. — Спасибо, сынок.
— Погоди ты! — сбился отец и стал считать сначала.
Тебя оскорбило пересчитывание денег — этакое методичное, скупое, с послюниванием пальцев. Будь они прокляты, эти бумажки, — такой тяжкий был месяц! Если б вы знали, как ноют ожоги!
— Шестьдесят шесть рублей пятьдесят копеек, больше не насчитаешь! — выкрикнул ты.
Отец вздрогнул, как от удара, застыл, поглядел на тебя с укоризной и все-таки опять начал счет. Ольга Григорьевна смущенно отошла и засуетилась возле комода. А ты уже казнил себя за дикий выкрик, хотел подойти к отцу, обнять его за плечи и погладить круглую спину, спрятать лицо на груди, поплакать чуть-чуть. Однако в вашей семье не были приняты телячьи нежности.
— Ах, ты, дуралей! — мягко сказал отец. — Ты подумал, к деньгам у меня жадность? Ах, дуралей! Мне просто интересно, сколько ты можешь заработать, в какой цене труд. И советую, сам запомни: шестьдесят шесть. А моя первая получка, знаешь, была какая?
Ты сиял, улыбался и счастливо смотрел на него.
— Первые три года в учениках — шиш с маслом. А потом три рубля с копейками.
— У меня еще меньше заработок был, — вздохнула мать.
— Хорошо платят. Ты слышала? Шестьдесят шесть рублей! Ведь мальчишка совсем. Купим ему, что захочет. Справим костюм. Пора костюмчик завести, а то ходит всю жизнь в косоворотке.