Все бросились поздравлять Аристотеля с будущими почестями.
— И так, ты оставляешь мирную жизнь Афин, Аристотель! — вскричал Фатой. Дайте же прощальный кубок!
— Очень хорошо делает — возразил Триэфон, достойный последователь Гераклита, жалкое, тощее существо, на которого никто не обращал внимания.
— Жизнь есть вещь продажная, от чего же не отрезать от нее куска и не променять его на золото и почести.
— Злую собаку выпустил ты на меня, Триэфон! — отвечал Аристотель.
— Знания наши есть товар, который требует сбыта, — сказал Зенон. — В Афинах этот товар очень дешев: кто пойдёт за плодами на торг, когда есть свой собственный сад!..
— Правда — перервал едкий Триэфон, — здешние умственные товары слишком залежались, стали рухлядью. Прощай, Господин мой, желаю тебе пить куриное молоко у Филиппа.
С этими словами Триэфон вышел.
Его проводил общий хохот.
— Странно, Господа мои, — сказал Евбей, какое противоречие между Философией и природой вещей! — Фалес и последователи его, полагавшие началом всего воду, были и есть люди совершенно огненные, что заметно и по Фагону, который весь горит; Гераклит же и последователи системы, производящей все от огня, были и продолжают быть, люди холодные, как на пример плакун Триэфон, который постоянно точит слезы. Разрешите мне эту проблему?
Проблема заставила всех задуматься.
— Не трудно разрешить, — сказал Аристипп: чья природа огненна, для того прохлада воды есть идея наслаждения; чья природа водяниста, холодна, тот дорожит теплотою, происходящей от огня….
— А так как теплота дает ему жизнь, — перервал вдруг наследник Платона, — следовательно он по себе заключает, что огонь дает жизнь всему и есть всего начало. — Это мое всегдашнее мнение.
— Браво, браво, Ираклит! Платон не отшибся в тебе: допивай всегда чужие стаканы; ибо мудрость и истина на самом дне.
— Прощай, Аристотель, прощай! — повторили все.
Я хотел удалиться вместе с прочими… но, подумал, и остался.
Глава X
— Господин мой, — сказал я Аристотелю — вы изволите ехать в Пеллу; я также туда намерен ехать, и потому, мы можем ехать вместе.
— Очень рад спутнику, — сказал Аристотель, — но я не поеду верхом, я найму четырёхколёсную каруцу[25] с запряжкой мулов; ибо уверен, что Филипп заплатит мне путевые издержки.
— Это для меня все равно, — сказал я, — наймемте пополам.
— Очень рад, но только должно нанять каруцу обитую медью и с приличной резьбой… — сказал Аристотель.
— Разумеется! — сказал я; —я сам не привык ездить на воловой каруце.
Таким образом, условившись, в тот же день послали мы нанять каруцу обитую медью и украшенную резьбой.
Нам наняли до Волочи, ибо по Македонии устроены были везде ямы.
Сборы Аристотеля были не велики: узел с платьем, несколько свитков сочинений; за поясом калям и каламаре, бочонок с вином, настоянным еловыми шишками — вот все.
На облучок сел слуга Никомаховича, Немирко; он плакал от радости, что едет на родину.
И мы пустились в путь; каруца заскрипела, медные бляхи задребезжали — это был признак, что едут люди высокой породы.
Скрылись от взоров роскошные берега заливов Сароникского и Саламина, и разостланная Мегара по цветущей долине, и крутизны горы лесной, или деревной, и, превращенная в остров, Нимфа Эгина.
— Узнаешь возможно ли: в вас спутником кого имею я? — спросил меня Никомахович.
— Я странствующий певец, — отвечал я, и думал: какая учтивость! местоимение Я стоит в конце речи.
— Певец, по внутреннему, или по наружному побуждению?
— Господин мой! — отвечал я, где солнце не греет, там по неволе довольствуются только внутренней теплотой.
— А! — сказал Никомахович, и умолк, и молчал во все время переезда; а я, проезжая Евбею, Фессалию и приближаясь к Македонии, думал о сонме богов и Дротте или Друиде Скифе, о Кире-Еллине, о Пане и Доминусе Пеласге, о Еосподине Славене, и прочих высоких особах Мифологии и Истории.
— О! — сказал я сам себе: до которых пор в Мифологии множественное будет приниматься за множественное, а в Истории единственное за единственное? до которых пор в аллегории жена будет женой, сын сыном, дочь дочерью?
Я не в состоянии описывать всего, что я думал. В голове есть свое небо, которое иногда заволакивают тучи-мысли, и дождят слезами; иногда и на этом небе сверкают молнии, отсвечиваясь во взорах; гремят громы, отдаваясь в устах.
Я не буду описывать подробностей пути, по которому шло и ехало человечество на поклонение жизни; по которому пойдет и поедет оно на поклонение злату. Но я не проехал мило Дельфов, чтоб не взглянуть на праздник Доды. О! что я видел, читатель!.. Принцеп Философии спал в продолжение всей дороги; перебравшись чрез Олимп, в границы Македонии, на первом поставе, или почте, запрягли нам в каруцу тройку лихих коней. Каруцарь гикнул, хлопнул по воздуху аравийским кнутом и запел: