Прощай же мой ласковый призрак! будь тебе небо вечным подножием! Конь брата твоего стоит уже у крыльца, бьет золотыми подковами по шелковому ковру, грызет серебряную узду, вскидывает гриву, озирается грозно. Александр прощается с матерью, — три полка Македонской дружины, развернув знамена, двинулись уже за город, толпы народа идут за ними. — Песельники поют войсковую песню, звук серебряных рогов отзывается в окрестностях; но голос разлуки слышнее песен и рогов, сердце стучит громче бубна.
Глава II
Не желая быть свидетелем горестных прощаний, и, чтоб рассеять грусть свою, я отправился в храм Аммона. Храм был заперт, но я объявил, что мне нужно видеть Аммона. Жрецы не внимали словам моим.
— Слово и дело! — вскричал я.
Это подействовало; медные врата отперли, я вошел.
— Аммон-ра, скажи мне, пожалуй, какая разница между древним человеком и новым?
— Право не знаю, отвечал Аммон; и что тебе за охота делать такие глупые вопросы, как будто не о чем более гадать!
— Да о чем же гадать?
— Как о чем? спроси: любит ли тебя та, которую ты любить?
— Мне кажется вернее будет, если я спрошу у неё самой.
— Конечно… да… правда!.. ну спроси: где искать тебе счастия?
— Вот прекрасный вопрос! это все равно, что спросить: где искать мне свои мечты!
— Как будто счастие есть мечта?
— Исполнение желаний не мечта, а счастие мечта.
— Который тебе год?
— Если из золотого круга жизни вычесть 4745/75, то узнаешь число лет моих.
— Задача! Не хочешь ли ко мне в жрецы?
— Нельзя мне, я служу у Феба.
— А сколько жалованья в год?
— Без жалованья.
— Вот расчет.
— Служить из славы!
— Вот расчет.
— Служить и век служить из хлеба!
— Однако ж мне время отправиться; прощай Аммон-ра!
— Постои! посмотри, каков мой цирк?
— Славный, богатый, золота не оберешься, истуканам нет счету!
— Взойди на эту лесенку; на полатях есть штучка!
— Э! да это Орган?
— Да Хорган[46]
— Можно пустить?
— Пожалуй, только не пускай роковой трубы.
— Отчего же?
— Я ее иногда надуваю, и то легонько, когда мне нужно посердиться на кого-нибудь; а пустить как должно — беда! ураганом прокатится голос её, потрясутся стены, падут своды.
— Однако же, прощай, Аммон-ра!
— Ну, до свидания — отвечал Аммон-ра, не двигаясь с места.
Не обращая внимания на поклоны жрецов, которые стояли у входа храма, я прокатился шаром по степи, валом по морю, и догнал Александра у села Кринцы Филипповы, на берегу Эгейского моря, против острова Фаза.
Я не считаю за нужное описывать наружность Александра; но кто не читал Европейских писателей, которые говорят, что он был возраста среднего, статен, плотен, силен, румян, белокур, курчав, нос имел орлиный, один глаз черный, другой серый….
И кто не читал восточных писателей, которые говорят, что он были возраста среднего, худощав, имел уши большие, один глаз черный, другой голубой….
Для тех я могу повторить справедливость этих показаний. Александр в Европе действительно был плотен, а в Азии, похудел; однако же нельзя не заметить, что Европейцы слишком изогнули его нос, чтоб сделать орлиным, а Азиатцы чересчур вытянули ему уши, чтоб удобнее вывести его происхождение из Азии.
Александр молодцем ехал перед полками своими; стальной шлем его как зеркало отражал свет дня; сверх перепоясанного кафтана, надета была кольчуг. Все вооружение его состояло в мече; «копье и стрелы, оружие простого воина», говорил он.
На него нельзя было не любоваться; нельзя было не любоваться и на три полка всадников, следовавших за ним и составлявших около 10 тысяч человек. Полк Бессов, из Загорья, весь как будто шерстью оброс, весь в овчине: — издали можно было подумать, что стадо козлов едет на табуне ослов. Полк из Белогорья, перенявший рыцарскую одежду у соседей своих Дарданов, нарядился в деревянные шишаки, украшенные петушьими перьями, и в кожаные латы, с нашивном чешуей из конских копыт; у каждого пика чуть-чуть не, до, неба, а в левой руке щит как бубен. Долгополый Влашский полк, в серых армяках, с высокими стоячими черными мерлушковыми шапками.
Не доставало только Мазурского полка из-под Белых гор; он должен был присоединиться в Криницах.
Прибыв в Кринцы, Александр был уведомлен, что Мазуры взбунтовались и не хотят давать полка. Он не долго рассуждал, что ему предпринять: как туча хлынул ливнем на Мазуров, разгромил их без пощады, и принудил бежать в горы. Станицу их назвал Александрией, населил Македонцами и отправился к Византии.