Как-то Юра в довольно хорошем состоянии духа, что в последнее время сделалось редкостью, сопровождал свою подружку на выставку цветов, которую ей вдруг очень захотелось посмотреть: она даже пропустила два часа истории театра. Они ехали в трамвае, вошел контролер. Юра вытащил свой проездной, а Гледис, у которой тоже был проездной, Гледис, сидящая у окна, вдруг ввязалась в громкую перепалку с контролершей. Гледис, пока Юра успел понять все до конца, Гледис уже плакала, она объясняла контролерше, что только что убежала от мужа, большого буяна, едет вот без копейки денег, спасибо, что голову унесла, — едет обратно к маме. Юра покраснел от стыда. Он вытащил рубль и протянул контролерше:
— Возьмите штраф за девушку!
— Ах, я совсем забыла, у меня проездной, — тем же плачущим голосом сказала Гледис.
— Как тебе не совестно, — уже на улице выговаривал ей Юра, — как ты можешь?
— Ой, а я думала, тебе понравится! — широко раскрывала глаза Гледис. — Юра, я оттачиваю мастерство, как ты не понимаешь. Это же игра...
— Это не игра, это даже не кривляние, это обман, вот что, милая моя. Это игра на лучших чувствах пусть и случайного человека, которого ты заведомо не уважаешь, — говорил Юра совершенно расстроенным голосом.
— Ты совсем ничего не понимаешь, — тоже огорчилась Гледис, — все это безобидная шутка. У нас все так делают. Один раз я не могла взять билет на самолет, так взяла и хлопнулась в обморок у кассы. Тут же все сделали через медпункт, — победно закончила она и засмеялась. — А знаешь, как наши ребята в Москве проходят на спектакли! Какие только сцены не разыгрывают перед билетершами, какими только валенками не прикидываются! Так что и я могу себе позволить...
— Ты себе, конечно, можешь, но я тебе не позволю, — уже зло сказал Юра.
— Ну не сердись. — Гледис заглядывала ему в лицо с непонимающей улыбкой, она никак не хотела ссориться. — Купи мне эскимо!
Однажды Юру в полную немоту повергло такое зрелище: в гримерке звезда курса Толя Никифоров, упершись коленом в поясницу Гледис, затягивал на ней корсет. Позже выяснилось, что это у них в порядке вещей, ведь девочка меня не сможет как следует зашнуровать, объясняла Гледис, ей было непонятно возмущение Юры.
— Знаешь, — сказала она ему грустным тоном, — ты больше не приходи к нам за кулисы. Я не могу все время быть начеку. Неохота с тобой ссориться по пустякам, но я не могу предусмотреть всякую мелочь, чтобы она не была для тебя обидной. Из-за тебя я теряюсь и забываю текст.
Юра послушался, некоторое время не ходил в училище и поджидал ее на улице возле ее дома, но это мало что могло изменить. Воздух праздного пустозвонства пропитал ее поры. Болтуны и лжецы окружали ее плотным кольцом, сквозь которое, с горечью думал Юра, мне уже не прорваться. Она была нашпигована какими-то нелепыми историями, она не просто лгала, а вживалась в свою роль как актриса. Например, она как-то рассказала Юре, что уехала из родного дома потому, что у нее есть сестра-близнец, которую она еще в детстве, играя, столкнула с крыши сарая, и с тех пор сестра стала прихрамывать. Рассказывая, Гледис плакала так безутешно, что Юра, пытаясь ее успокоить, поклялся любить как сестру ее сестру-калеку, которой, как выяснилось позже, и в помине не было. К Гледис приехала мать, совсем пожилая тихая женщина, и она долго не могла взять в толк, о какой это калеке толкует Юра. Гледис на отчаянные вопросы Юры ограничилась тем, что взялась за уголки короткого домашнего платья, представляя пай-девочку, слегка нашалившую. Юра взвыл. И тут же выяснилась другая ложь: оказалось, что мать жила на небольшую пенсию бывшей библиотекарши и вовсе не высылала и не могла выслать Гледис тех ста рублей, которыми она хвастала, изображая обеспеченную молодую особу. Юра тут же припер ее к стене и выяснил, что каждый вечер она так рано гонит его домой не потому, что ей надо заниматься орфоэпией, а потому, что рано утром Гледис надо вставать и идти разносить телеграммы. Юра тряс ее за плечи прямо на глазах испуганной матери. Гледис тут же легко и охотно расплакалась, а отплакавшись, ядовито заметила: