Этот человек был безымянным и не известным никому из толпы прохожих, кроме нее, один из покупателей, самый крайний, за которым она заняла очередь. Он вежливо подтвердил, что он крайний и есть, не угадав ее и не слыша, как страстно и сильно бьется в ней полученное от него сердце; он не узнал ее и не мог узнать, хотя говорили, что она похожа на свою мать, но столько лет прошло, и он не помнит, ни ее, ни мать. Пришлось уцепиться за Петрова, единственную реальность, чтобы не отнесло бешеным потоком в полузабытое прошлое, где она была нелюбимой и странной девочкой, рыдавшей от каждого проблеска нелюбви человека, стоящего сейчас перед нею, а он был ее отцом. Он держал зонт над девочкой-подростком стольких лет, сколько длится молчаливое мамино страдание. Девочка не вертелась, а молча и достойно стояла рядом и держала отца за ту руку, за которую когда-то, будучи младше ее, цеплялась Тая. Девочка была очень похожа на него в отличие от Таи. Очередь двигалась, дождь шел, прошлое вздымалось из земли, гремя ржавой цепью, отряхиваясь ото сна, и лицо Таи не выражало ровным счетом ничего, потому что Петров не сводил с нее взгляда и спокойно бубнил свое. Что надо было сделать? Окликнуть? Бросить перед ним окровавленные доказательства, письмена? Свидетельство о расторжении их жизни? Закричать — держите его! Зарезать ни о чем не подозревающую невинную его дочь, приготовить из нее блюдо и подать ему на ужин? Что, что? — время, пронзенное стрелой, все равно ни за что не цеплялось, летело, очередь шла, облака летели, сны проходили, осень наступала, никто же не умер, и все в жизни бывает, не надо ни голосить, ни заламывать рук. Отец купил для своей девочки клубнику, и она дисциплинированно не полезла рукою в сверток. И Тая купила себе клубнику, глядя в безвозвратно, навеки уходящую фигуру, так и не закричав, не убив, не повиснув на шее. Все было кончено. И дождь смывает все следы. Через месяц все зажило, вспоминалось с юмором. Когда приехала домой, рассказала Геле, та разволновалась, даже всплакнула, и тогда уже Тая не посмела ей признаться, что все это она выдумала, никакого отца в очереди не было, а Святослав Владимирович хвалил за этюд, она здорово сыграла. «Ни слова маме», — твердила побледневшая сестра. А на следующий день Геля убежала к захворавшему ребенку подруги, а мама поехала провожать Таю. Они поставили вещи и вышли из вагона. У табачного киоска на перроне Тая сказала: «Ну ладно, пока». Они обнялись, мама потрепала Таю по голове и стала уходить. Тая тоже пошла прочь, но оглянулась. И вдруг увидела, как мама, точно ослепшая, страшными и изумленными глазами смотрит вправо, на лестницу, по которой должна была уйти дочь. Тая стояла в стороне, мама ее не видела, а искала глазами среди тех, кто шел вверх по лестнице, но все не видела и не видела, не видела ничего, кроме железной лестницы, по которой должна была уйти Тая. Так вот какое у нее бывает лицо, когда никого из нас нет рядом, вот что таит, скрывает она от нас, предлагая нам верить в свое относительное благополучие и душевный покой. Но Тая все уходила и уходила, все время уходила — куда! — а в комнате все оставалось так, как она бросила, и халат, и ноты на крышке рояля, и Мерседес на кровати, и Геля, все время убегавшая кому-то на помощь; и мама, ожидающая счастья дочерей, скромно стояла в стороне, все время смотрела вслед — то одной дочери, то другой, то просто в спину стремительно уходящей жизни.
3. Портрет мамы, сидящей на поваленном дереве
...Русский язык чрезвычайно чуток к неискренности, он создан так, что ум и душа должны обязательно соответствовать его громадности и прямоте, чтобы произошел факт творчества; но если же ум и душа лукавы, язык моментально нащупает невидимые глазу каверны и оспины, язык упрется в глухие стены, и их пробить невозможно — ничего более обнажающего личность творца, чем его язык, найти невозможно. Дорогие мои, вы задали вопрос: как отличить истинное от мнимого? Я не могу придумать ответа, который дорастет до него, ответа я не дам, дам совет: читайте, развивайте слух, ум и душу, и вы никогда не скажете на черное, что оно белое. Шифр и код поэтического языка доступен посвященным. Трудитесь над собой, этот труд можно поставить за одну из важнейших жизненных задач. И тогда, открыв дверь, за которой пустота, открыв ту или иную книжку бездарных сочинений, вы не обманетесь бойкой картечью рифм, ваш слух будет боязливо сторониться тяжело груженного состава причастий и прилагательных, и вы не скажете на фонарь — это солнце. Русская поэзия удобрена музыкой, это по ее тактичной подсказке любовь спаяна с кровью, в поэтической строфе мы можем набрести на законы, свойственные гармонии: любой аккорд тяготеет к основному трезвучию — это рифма. И Пушкин не мог бороться с этим тяготением, поэтому прибег к иронии, чтобы опередить нашу: «Читатель ждет уж рифмы «розы». Да, розы, грозы, морозы, грезы — каждое слово выпускает стаю образов; дорога, тревога, у порога — чувствуете? — ни одному из этих слов не обойтись без другого, чем часто спекулируют алхимики и весьма успешно, ибо в конечном итоге они получают требуемое злато. Но Сезам не откроется им, как бы они ни стучали, ни молотили в дверь пудовыми кулаками, ни подкладывали под нее динамит. Учитесь у Пушкина, у Лермонтова, Некрасова, Тютчева — все это особы, приближенные к Русскому Языку. Русская поэзия, классика, отстоявшаяся во времени, безусловна и дана нам как паруса, под которыми можно плыть. Современная поэзия, если почитать нынешнюю критику, — это шевелящийся ком имен, попробуйте угадать в нем истинное. Через сто лет, когда завершится и покроется пылью бумажная борьба мнений, о ком мы тогда скажем: гений?.. Не спрашивайте, что означает это слово, в энциклопедическом словаре против него должен стоять прочерк, многоточие, уходящее за пределы понимания... Чу! Звенит звонок, дорогие ученики, к сожалению, мы должны прервать нашу беседу; рыдающая гражданская муза Некрасова будет предметом наших следующих откровений.