— Вот, вот, — поддержал Демидов, — если я, например, пьянь, извините, то у меня сын, может, вырастет не пьянью, а каким-нибудь ученым, а если б не было меня, не было бы и сына, правильно?
— Не надо переходить на личности, Толя, — произнесла мама, — вы сужаете проблему.
— Я это к примеру, — сказал Демидов, — что я — тоже звено.
— Звено-то звено, Толечка, но лучше б завязывал, и голова бы сейчас не болела, — ехидно заметила Маша.
— А может, оно нелишнее, что у меня сейчас голова болит, значит, она для чего-то болит, а для чего — мы и сами не знаем...
— Вот и дождались, — засмеялась мама, — Толя буквально спародировал нашу с вами дискуссию.
— Он всегда находчивый, когда речь идет о знакомом ему предмете, — опять доложила Маша.
— Ладно вы, балаболы, — вмешался Татаурщиков, — уши вянут слушать. Мы говорим о лишних людях и о том, почему их так называют, а не о всякой ерунде. Почему же их называют лишними?
— А вам не случалось, Витя, — сказала мама, — говорить о не очень умном человеке приблизительно так: «Ну, он голова!» Чувствуете оттенок? Так и Тургенев — он называет этих людей лишними с горьким сарказмом. Лишние потому, что не могут приспособиться к другим, не могут найти применения своим силам, своему интеллекту, лишние потому, наконец, что общество еще не доросло до них — вот отчего они лишние, я думаю...
«Надо же, — подумала Тая, — вот как здорово у них проходят уроки, не то что у нас. Вот возьму завтра и спрошу Анну Федоровну про лишних людей. Так она скажет, конечно, что мы сейчас Морозку и Мечика проходим, а не лишних».
Щеки у мамы все еще горели. Ученики расходились. Мама только сейчас открыла журнал и обнаружила, что сегодня так и не спросила никого, а ведь конец четверти, оценок в журнале мало. Снова раскрутили ее и обвели вокруг пальца.
— Ну что, Тая, — спросила она, — понравились тебе ребята?
— Татаурщиков — ничего, — сказала Тая, — но твой прежний любимец Руденко был интересней.
— Не скажи, Татаурщиков умница. Всегда, в каждом классе находится несколько человек, с которыми интересно. А чего ты, собственно, вдруг явилась?
— Я тебе зонт принесла.
— Дождя нет, между прочим, — сказала мама, — так что случилось?
— Ничего. Нельзя, что ли, прийти было?
— Можно, конечно, только, пожалуйста, будь скромнее. Я и ученикам не разрешаю опаздывать, а ты врываешься посреди урока — это некрасиво.
— Мама, — торжественно сказала Тая, — я тебя послушала и поняла: мне оттого так трудно в жизни, что я лишний человек. И общество еще не доросло до меня.
— Бедное общество, — пожалела мама, — ну, может, если оно привстанет на цыпочки, то дорастет, а?
— Нет, мама, — с горечью произнесла Тая, — и тогда не дорастет. Вот так всегда — сначала мы ему лишние-лишние, а как помрем, так выяснится, что были самые насущные.
— Ну да, — подтвердила мама, — ты ужасно насущная.
— Я — это камень в стоячее мещанское болото.
— Это ты Оле своей рассказывай, — она тебе поверит. Она тебе пока еще верит.
— Чем я не лишняя, — продолжала Тая с увлечением, — учителя в школе на меня волком смотрят, в классе не любят, родители моих подруг меня не выносят. Выходит, самая что ни на есть лишняя.
— Демидова тоже ругают в цехе за прогулы, и родители тех ребят, с которыми он дружит, тоже его терпеть не могут, потому что он пьет. Но это еще не главный признак того, что он тот самый лишний человек. У тебя мания величия.
Тая вздохнула и раскрыла над собой зонт.
— Вот, вот, — сказала мама, — ты именно такой человек, который берет зонт, когда на небе ни единого облачка, но если льет дождь — все наоборот. Пошли домой, лишний человек...
А главное мучение, думала мама, шагая под руку с дочерью, не могу понять, что у нее на уме. Все ее ровесницы уже определились, а эта неизвестно о чем помышляет. Или она сама этого не знает, или знает, но не желает говорить. Как хорошо, если б в этих безмятежных глазах можно было читать мысли. Или нет, нехорошо, страшно? О чем хочешь говорит с подкупающей искренностью, но как заходит речь о главном — замыкается, отшучивается, и ничего не сделаешь с ней. Не могу подыскать интонацию для разговора с нею, сама себя ненавижу за базарные нотки в голосе, но ведь именно этим голосом кричит моя тревога о ней! Я знаю все ее любимые лакомства, оперы и цветы, помню все ее болезни с пеленок, но главного не знаю, и она не хочет, чтобы я знала, уходит, уходит — куда? Так знаю я или нет о ней главное? Может, я считаю, что это вовсе не главное, что я знаю о ней, а главное — в какой институт она задумала поступать, в какой уезжать от меня решила город?..