Не знаю что еще сказать. Я говорю маме звонить, если возникнут проблемы и ухожу.
Я не вижу Брэма в коридоре. Не знаю, чтобы сказала, если б увидела. Вероятно попросила бы подвезти меня и в конечном итоге получила бы больше, чем ожидала.
***
К сожалению, моя смена тянется долго. Около восьми Джеймс говорит, что я могу идти домой. Класс, я получила чаевые и зарплату за несколько часов, даже если на самом деле не особо то и работала – иногда он может быть действительно хорошим боссом. Но общественный транспорт не на моей стороне, а может, я просто очень хочу побыть как можно дольше вне дома. Когда я так далеко, мне легче не думать о Брэме.
На ходу снимая кожаную куртку, я иду по коридору к своей квартире и только хочу вставить ключ в дверь, как слышу смех.
Смех мамы.
Смех Авы.
Смех Брэма.
О, черт возьми, нет. Я молча достаю пудреницу и смотрю на себя. Волосы слегка растрепаны, но выгляжу я хорошо. Делаю глубокий вдох и открываю дверь.
В квартире Брэм, моя мама и Ава. Они все сидят на одном диване.
Только это не мой старый диван, и, очевидно, не тот желтый кусок дерьма. Желтый кусок дерьма и другие коробки сложены у двери, прямо там, где сейчас стою я. А эти трое сидят на элегантном, темно-сером диване, который раньше я никогда не видела.
На самом деле, закрыв дверь и взглянув на него ближе, я понимаю, что он похож на тот диван-футон, на который Брэм положил глаз еще в магазине.
Боже мой, он что, купил мне проклятый новый диван?
Я смотрю ему в глаза и, судя по тому, как он ухмыляется, дьявольски проводя кончиком языка между зубами, я знаю, что именно это и произошло.
— Ты рано, — говорит мама, и она выглядит пристыженной, будто я поймала ее за чем-то, чего она не должна была делать. Она быстро добавляет. — Брэм принес тебе этот диван, разве это не мило с его стороны?
— Это очень мило с его стороны, — говорю я, обходя диван и гладя верх рукой. Он мягкий, но прочный. Мне он очень нравится, но Боже, порой благотворительность Брэма заставляет меня чувствовать себя неловко. Полагаю именно поэтому он так и поступает. К черту Ричарда Брэнсона. Думаю это больше чем проект Никола Прайс она же Элиза Дулитл (прим. пер. героиня пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион») потому что он наслаждается тем, насколько меня это напрягает. Он превращается в сладкого папика, хотя я чертовски уверена, что не просила об этом.
Я смотрю на Аву, которая улыбается, глядя на Брэма, словно он чертов герой.
— Как тебе диван, ангелочек?
— Он мне очень нравится, — категорично говорит она.
Ладно, думаю все решено.
— А где старый? — спрашиваю я, как ни странно с грустью, я не успела с ним попрощаться.
— Благотворительная организация забрала его, чтобы передать в реабилитационный центр, — говорит он. — Так что не волнуйся, он пойдет на благотворительность. А завтра мы просто вернем остальные в IKEA.
О, так у нас уже есть планы на завтра? Я делаю все возможное, чтоб не расплыться в глупой улыбке, которая так и норовит появиться.
— Ну что ж, теперь ты дома и я лучше пойду, — вставая с дивана, говорит мама. Она посылает Брэму кокетливый взгляд. — Приятно было поболтать, Брэм.
— Всегда рад, — отвечает он, акцент настолько четкий. Настолько горячий. Черт, он должен прекратить подчеркивать его.
Мама быстро обнимает меня, говорит пока Аве и, направляясь к двери, подмигивает мне.
Я делаю вид, что не заметила.
Как только дверь закрывается, мне начинает казаться, будто я заперта в могиле с Брэмом и я вдруг хочу, чтоб мама вернулась. Я боюсь, я очень боюсь того, что может случиться сегодня вечером.
Потому что он здесь. Сидит на моем диване – моем новом диване – и так пристально смотрит на меня, что я практически таю. Этот взгляд может означать только одно.
— Мамочка, — говорит Ава, привлекая мое внимание. — Можно я останусь с вами и посмотрю Дору?
— Нет, милая, — быстро говорю я, благодарная за такую возможность. — Тебе пора спать. Как насчет того, чтоб ты пошла и почистила зубы. Бабушка использовала веретено и делала тебе ваву?
Она кивает, а затем убегает в ванную.
— Знаешь, что хорошо? — говорю я Брэму. — Осенью у нее начнется садик. Она будет там так уставать, что точно не сможет засиживаться допоздна.
— Да, это будет хорошо, — говорит он. — И легче для тебя, особенно если ты начнешь работать по будням. Думаешь, ты все еще будешь работать в Lion?
Я пожимаю плечами, радуясь, что мы говорим совсем на другие темы, игнорируя очевидную проблему.
— Если честно, я живу одним днем. Но да, полагаю, я должна продолжить поиски, почему нет?
Он поджимает губы и барабанит по задней части дивана.
— Ну так как работа барменом была просто как спасательный круг, ты всегда можешь начать путь к работе своей мечты. К своей страсти.
Я киваю.
— Буду стараться. — На самом деле, одна из вещей, которые я давно уже хочу сделать, это снова начать шить, как я делала, когда была подростком. Но для покупки швейной машинки мне придется накопить денег. Забавно, когда Брэм рядом, я чувствую себя моложе, как подросток. Я хочу шить, хочу слушать трип-хоп 90-х, хочу просто расслабиться и побыть немного дикой и свободной.
Впервые за долгое время я не прочь потерять свое сердце. Главное, чтоб я смогла его вернуть. Когда в подростковом возрасте вы влюбляетесь, а потом все заканчивается, вы думаете, что никогда не сможете двинуться дальше. Но вы переживаете это и влюбляетесь в кого-то другого. Ни одного мальчика не бывает достаточно надолго. Ваше молодое сердце такое необузданное, оно быстро отправляется от потерь. Сейчас же, боюсь что возраст, время и опыт так сильно повлияли на него, что оно никогда не пойдет на поправку.
Но почему я вообще думаю о любви? У меня в голове должны быть пошлости или что-то подобное.
— Ты ненавидишь этот диван? — спрашивает Брэм, пока я иду на кухню, чтоб выпить кофе без кофеина. Он мне нравится, правда.
— Совсем нет! — отвечаю я. Глуповато смотрю на него через плечо. — Прости, я просто удивлена.
Я возвращаюсь к кофе, пытаясь отмерить нужное количество и слышу, как он поднимается с дивана. Чувствую, что он идет ко мне. У этого мужчины есть свое собственное силовое поле, может быть это мои гормоны или игра воображения, но клянусь, я могу почувствовать, как каждый волосок на моем теле встал по стойке смирно пока он приближается.
— Это действительно хороший диван, — безропотно говорю я, говорю ради разговора. Блин, когда я нервничаю, я могу говорить вечно. — Мы ведь видели его в IKEA, да? Полагаю, ты мог вернуть желтый диван.
— Да, — говорит он, теперь его голос похож на рычание. Он останавливается прямо у меня за спиной, и я чувствую его дыхание на своей шее. — Мог бы. Но я хотел получить твое одобрение. Я сказал реабилитационному центру, что ты можешь изменить свое решение.
Я сглатываю.
— Хорошо. Ээ, ну, нет. Это ведь ради благотворительности, как ты сказал, полагаю мы можем вернуться в магазин завтра или в любой другой день…
Я замолкаю, потому что его губы опускаются на обнаженную кожу между шеей и плечом и его поцелуй, такой мягкий, медленный, он буквально крадет мое дыхание и все мои мысли. В его руках я словно чистый шелк и вынуждена опереться на столешницу, чтобы не соскользнуть на пол.
Но он удерживает меня. Кладет эти теплые, большие руки на мою талию, заставляя меня чувствовать себя невероятно миниатюрной и на сто процентов его. Я откидываюсь на него, он прижимается бедрами к моей попке. Я могу чувствовать твердые контуры его эрекции,
— Мамочка, — слышу, как Ава зовет меня из ванной. Клянусь, этот ребенок всегда выбирает неподходящее время.
Я поднимаю плечо, пытаясь уклониться от Брэма.
— Не хочу, чтоб она все неправильно поняла, — говорю я ему.
Он убирает губы и руки, и я затылком чувствую его взгляд. Он откашливается.