Успокоился Курочкин только под утро, когда ковринские коровенки были переправлены на лодках за Неву и Варенька разместила их в пустовавшем скотном дворе.
Прошло несколько дней, и болотинский дед-колесник, превращенный временно в пастуха, одной майской зорькой выгнал "стадо" на водопой. По селу разнеслось позабытое за зиму коровье мычание. Несмотря на ранний час, на улицу выбежали женщины, ребятишки; вышли зенитчики и понтонеры. Провожали коровенок радостными взорами, выкрикивали всякие шутки деду. Жизнь вступала в деревню. Над колхозными домиками курились печные дымки, на место были вставлены сорванные с петель двери, освободились от досок окна. На широкой улице под скрипучим колодезным журавлем толпились подростки с ведрами на коромыслах. Долинин, проснувшийся в это утро, как всегда раньше любившего поспать Ползункова, в безветренной тишине услышал петушиное пение. Слабенький голосок "петьки", долетевший из-за реки, прозвучал для секретаря райкома серебряной фанфарой.
- Алешка, слышишь? - окликнул Долинин похрапывающего шофера. Вставай! Петухи поют...
- Первые или вторые? - спросил Ползунков, решив, что это шутка, и повернулся на своей, подобно гамаку провисшей раскладушке.
Соскочив с постели, Долинин принялся проделывать гимнастические упражнения перед распахнутым окном.
Днем он рассказывал о петухах сначала Преснякову, потом заехавшему в райком директору механического завода Ивану Федоровичу Базарову; рассказал о них и Бате, которого повстречал возле перевоза. Начмил самодовольно расправил усы.
- Виновник этого события я, Яков Филиппович, - сказал терский казак. Петух, которого ты слышал, мой подарок Зайцевой на предмет пополнения фермы.
- Где же ты его, дьявола такого, взял? - удивился Долинин,
- Понимаешь, Яков Филиппович, тетка-то моя нашлась. Говорил я тебе крепкая старушка. А потерялась почему? Домишко ее в Новой Деревне на дрова разобрали, пошла в госпиталь нянькой работать, там и жила без всякой прописки А ведь если прописки нету...
- А петух-то, петух при чем? - перебил Долинин, садясь в подошедшую лодку.
- Ах, пивень? - Терентьев тоже устроился на корме. - Как же! Его одного только и сохранила она от всего своего хозяйства. Забрал у старухи, привез. Зачем он, говорю, тебе? А у нас курочки, глядишь, какие ни есть, набегут на его пенье. А петь он мастак! Так ведь порода какая! Слыхал такую породу: юрловский голосистый! Их так и выводят где-то на Орловщине, сообразуясь с протяжностью пения. А выправка какая у молодца! Верно ты сказал: дьявол, сущий черт. Здоровенный - ростом с индюка, весь черный, грудь широкая, брови, гребень - что огонь. Ну вот сам увидишь. Экспонат!
Долинин ехал на первое колхозное собрание, созванное Маргаритой Николаевной. Когда они с Терентьевым зашли в красный уголок, там уже было полно. Среди собравшихся Долинин различил даже командира и политрука зенитной батареи, начальника штаба понтонного батальона. "Интересуются жизнью тыла", - подумал с улыбкой и протиснулся к Вареньке, во второй ряд. Варенька подвинулась, освободила ему местечко возле себя.
- Поздравляю с пополнением фермы, - шепнул он ей на ухо.
- Это вы, наверно, про петуха, Яков Филиппович? Ну и петух же!.. Варенька оживилась, и Долинину снова пришлось выслушивать описание выдающихся статей певуна отыскавшейся тетки Терентьева.
К шуму, к возгласам колхозниц Долинин прислушивался с радостью. Все это было ему так знакомо, так живо переносило его к прежним дням, что на минуту он позабыл и о войне, и о том, что большая часть района еще у немцев, что в этом крохотном помещеньице уместились почти все силы, с которыми он собирался выполнять важное задание партии.
К действительности его вернул голос Маргариты Николаевны. Открыв собрание, она коротко, но со свойственной ей правдивостью и резкостью рассказала о тех трудностях, которые ждут колхоз впереди. Она ничего не утаивала, ничего не приукрашивала, говорила просто, будто размышляла вслух. И Долинин не удивился шумным аплодисментам Маргарите Николаевне, он тоже ей аплодировал. Он радовался той горячности, с какой собрание обсуждало общественные дела. "За такую активность прежде приходилось бороться", думал секретарь райкома. Ему хорошо помнилась бригадир из Коврино - Анна Копылова. Бывало, слова из нее не вытянешь на собрании. Сейчас говорит, волнуется. Говорят и Лукерья Касаткина, и то и дело срывающийся с баска Леонид Андреич...
После прений начались выборы. Председателем правления негласно избрали Маргариту Николаевну.
- Оправдает! - кричала Лукерья.
Потом назначили бригадиров; бригадиром-полеводом поставили Анну Копылову.
Долинин согласился на просьбу Вареньки освободить ее окончательно от райкомовских дел и отпустить в колхоз. Тут Вареньку утвердили заведующей животноводческой фермой.
Маргарита Николаевна хотела было закрывать собрание, но тут вспомнила, что колхоз надо все-таки как-то назвать, не быть же ему безымянному.
- Утвердим старое или хотите новое? - спросила она у собравшихся.
Призадумались на минуту. Нет, пожалуй, старое, воспроизведенное когда-то от названия деревни - "Овцын берег", уже не годилось. Требовалось новое, боевое, соответствующее времени и обстановке.
- "Смерть немцу!" - предложила Анна Копылова, настрадавшаяся за зиму в землянке.
- Это работать так надо, чтобы смерть ему была, - возразила болотинская звеньевая Анастасия Кукушкина. - А название, что ж? Кончится война, опять переименовывайся? Надо такое, чтобы навечно.
Предлагали названия "Месть", "Разгром", "За полную победу" и много всяких других, которые так или иначе отражали настроения и чувства колхозников. И вдруг всегда молчаливый пчелиный дед Степаныч произнес вполголоса:
- А вот если, скажем, "Возрождение"?
Название понравилось и было принято.
5
МТС Цымбала работала вовсю. Один за другим тракторы выходили из ремонта.