Мы должны, следовательно, признать, что движение опосредствованного знания не может быть сложено из отдельных обособимых частей, т. е. из ряда готовых, законченных в себе содержаний знания. Смысл рассматриваемой нами формулы умозаключения совсем не тот, который ей обычно приписывается. Она никак не может означать, что вывод есть результат сложения двух раздельных знаний «А есть» и «если А есть, то есть и В». Она, напротив, означает лишь результат позднейшего, так сказать, задним числом произведенного разложения единого в себе движения знания от А к В. Истинная природа вывода («В есть») состоит не в том, что он есть итог сложения двух упомянутых суждений, а в том, что он есть выделимая часть единого знания «А естъ В», и что эта часть выделяется непосредственно вместе с выделением двух предшествующих ей частей «А есть» и «если есть А, есть и В», в составе единого знания <А есть А». Иначе говоря, суждение «если есть А, есть и В» есть действительно только закон перехода от А к В, а не посылка этого умозаключения: это значит, что оно есть не условие этого перехода, логически ему предшествующее, а абстрактно формулированная природа самого перехода. Не в силу суждения «если есть А, есть и В» мы приобретаем право переходить от А к В, а, напротив, в силу логической неизбежности перехода от А к В мы имеем право формулировать этот закон, т. е. найти в переходе эту сторону, абстрактно выделимую от посылки и вывода, но логически не предшествующую выводу. Умозаключение может быть разложено на его отдельные моменты, но не может быть сложено из них.
Таким образом, умозаключение для того, чтобы быть возможным, должно быть логическим единством; и подлинным основанием вывода служат в нем не какие‑либо его части, а именно оно само в целом, т. е. его логическое единство. Тип такого непосредственного, как бы сразу, целиком данного перехода от одного содержания к другому, хорошо известен: он есть не что иное, как суждение. В логически необходимом синтетическом суждении <А есть В» (или «S есть Р») мы имеем очевидный пример того единства или той непосредственности опосредствования, в которых мы усмотрели основу всякого опосредствованного знания. В самом деле, с одной стороны, суждение выражает некоторое определенное содержание знания, т. е., по существу, обладает единством. То, что мы хотим сказать в суждении “А есть В», есть не наличность А, и не наличность В, и не гипотетическая возможность на основании А признавать В, а сразу и непосредственно связь между А и В, т. е. содержание АВ. Когда я говорю, что «ртуть есть металл», то высказываемое мной знание есть знание «металличности ртути», т. е. определенное единое содержание, целостная связь двух сопринадлежных моментов. Уже Кант отметил неудовлетворительность учения, рассматривающего суждение, как соединение двух отдельных понятий: в этом учении упускается из виду и остается необъясненным именно единство суждения, вне которого сочетание понятий было бы невозможным. С другой стороны, однако, в этом целостном и едином содержании АВ высказывается переход от А к В, т. е. заключается опосредствованное знание о В суждение А есть В есть вместе с тем умозаключение о В на основании А; говоря «А есть В», мы из А выводим В, или от А переходим к В и это движение мысли, этот переход от одного к другому, от первого знания ко второму столь же существенны для природы суждения, как и то, что оно имеет некоторое единое, т. е. непосредственно известное содержание.
В единстве суждения “А есть В», в котором проявляется непосредственность опосредствования, обнаруживается, таким образом, непрерывность логического следования или движения знания. Обнаруженные нами трудности обычного понимания умозаключения, как мы видели, определены допущением, что движение знания слагается из отдельных частей, т. е. представлением о дискретности перехода от одного знания к другому. Эти трудности вполне аналогичны противоречиям в понятии движения как они вскрыты в знаменитых «доказательствах» Зенона. Невозможно перейти от точки А к точке В, как бы мало ни было расстояние между ними, ибо, раз необходим переход, он может состоять лишь в ряде промежуточных положений, между которыми снова необходим переход, и т. д. до бесконечности, фиксируя последовательные положения летящей стрелы, мы получаем ряд точек, в которых стрела находится хотя бы мельчайшую долю времени; но раз она находится в какой‑либо точке, то в это мгновение она в ней покоится, и нужно опять особое основание для перехода в следующую точку. Разрешение этих противоречий заключается, как известно, в признании непрерывности или сплошности движения, т. е. в отрицании самой возможности сложения движения из отдельных дискретных частей. Движение как таковое идет не скачками, от одного места покоя к другому, а есть неразложимоцельный, непрерывный переход. То же самое разрешение должна иметь и наша проблема. Поскольку мы разлагаем движение знания на отдельные моменты и мыслим его впервые слагающимся из этих моментов, оно становится неосуществимым. Лишь признав, что движение знания непрерывно, т. е. не слагается из определенных, логически предшествующих ему содержаний (как бы из отдельных покоящихся состояний знания), можно понять, как осуществляется логический переход. Логика, для которой суждение есть сочетание отдельных обособленных понятий, а умозаключение — такое же внешнее сочетание отдельных суждений, — такая механическая логика оперирует с фикциями и смешивает позднейшие продукты абстракции с живым творческим началом знания; из отдельных частей, на которые разлагается уже пройденный путь знания, она мечтает сложить знание в его жизненном движении, не понимая, что это движение, подобно развитию организма, идет из единого центра, вне связи с которым отдельные органы суть неподвижные и несоединимые части. Все упреки в бесплодии и формализме, которые неустанно раздаются по адресу так называемой «формальной» логики, имеют своим источником именно сознание этого несоответствия между живым синтетическим единством подлинного знания и всеми попытками воссоздать его из механического сложения отдельных частей. «Dann hat er die Teile in der Hand, fehlt, leider, nur das geistige Band!»