— Я получил написанный приговор от одного из членов ЦК, — начал Куницкий, но подполковник перебил его:
— Пацановский утверждает, что вы один составляли в то время Центральный комитет…
— Это не так! — воскликнул Куницкий.
— Кто убил Гельшера?
— Пацановский сказал мне, что это сделал какой-то Янек… — нехотя ответил Куницкий.
— Петрусиньский?
— Не знаю… — Куницкий отвернулся.
— Вот видите, Станислав Чеславович, — мягко произнес Белановский. — Вы написали мне, что готовы доказать свою искренность в желании сотрудничать с нами. Но где же она?
— Я настаиваю на конфиденциальности. Я скажу вам лично и без протокола.
— Вы ставите меня в неловкое положение перед судом. Ваши показания без протокола не будут иметь силы, вы знаете.
— Я не желаю, чтобы сведения, сообщенные мною, фигурировали на суде, — быстро ответил Куницкий.
Белановский добродушно развел руками: о чем тогда речь…
С самого начала он прекрасно понимал игру, затеянную с ним Куницким. Поверить в то, что Черный раскаялся, предложил искренние услуги Охранному отделению? Нет, Станислав Чеславович, это шито белыми нитками. При вашем темпераменте, понятиях о чести — оказаться предателем? Наверняка хотите добиться освобождения, выехать «с поручением» Департамента за границу, а затем продолжить борьбу в революционных рядах. Тут очевидный расчет на его, Белановского, простодушие. Но Павел Иванович был далеко не прост и, кстати, тоже имел свои понятия о чести, не позволявшие ему подражать сомнительным аферам покойного Судейкина.
Однако ситуацией следовало воспользоваться, и Белановский сделал вид, что поверил и хочет, чтобы Куницкий подтвердил свои слова делом. Поэтому он предложил ему сначала дать показания по делу «Пролетариата», а уж потом Павел Иванович отпустит его на все четыре стороны.
Куницкий клюнул на эту удочку, оговорив себе право не записывать показаний собственноручно. «Боится оставить свидетельство для историков…» — усмехнулся про себя Белановский, но пошел на это, понимая, что в дальнейшем можно будет шантажировать Куницкого и этим непротокольным признанием, а уж об освобождении его из тюрьмы не может быть и речи.
…Белановский прекрасно помнил долгую ночь в ноябре, когда он, находясь с глазу на глаз с Куницким, точно прилежный школьник, записывал за ним подробную повесть о деяниях «Пролетариата».
Это признание окончательно уверило Павла Ивановича, что он не ошибся в своих предположениях, ибо Куницкий не сообщил ему ничего нового, а рассказал лишь о фактах, известных следствию. Значит, желание служить закону было не более чем хитростью. Куницкий только подтвердил показания многих лиц, а главное, признался в составлении им смертных приговоров. Следовательно, не предательство это, Станислав Чеславович, а простая глупость. Сами же подвели себя под виселицу…
Куницкому понадобилось еще две недели, чтобы понять, что его хитрость не удалась. Его выжали, как лимон, и оставили ждать суда. Отчаянной попыткой выйти из этого положения стало письмо подполковнику, написанное одиннадцатого декабря, в котором Куницкий попытался представить свои непротокольные показания желанием ввести следствие в заблуждение. Увы, Станислав Чеславович, поздно. Игра проиграна… Белановский перечитал текст этого заявления, еще раз проверил себя — не ошибся ли он в выводах? — и нашел свои доводы безукоризненными.
Тогда Павел Иванович положил перед собою чистый лист бумаги и вывел в правом углу: «Его Превосходительству Начальнику Варшавского жандармского управления, Отдельного корпуса жандармов генералу Н. П. Броку».
Следствие закопчено, теперь очередь за судейскими… Он представил себе, как вытянутся лица прокурора Бутовского и его коллег, когда они увидят двенадцать пухлых томов следственных материалов, и с удовольствием потер руки. Да, много бумаги приходится изводить, чтобы искоренить революционную заразу! Шальная мысль пришла ему в голову. А что, если, паче чаяния, Варыньский, Куницкий и иже с ними не затеряются в истории, а когда-нибудь всплывут на поверхность, может статься, будут почитаемы, как ни дико это звучит?! По каким документам господа грядущие историки ознакомятся с их бесценными жизнями? «По жандармским», — усмехнулся про себя Павел Иванович, еще раз обозревая аккуратные стопки исписанной бумаги. Выходит, он вроде летописца Пимена: в любом случае труд его не пропадет даром и не будет забыт. Впрочем, это пустые фантазии. Он знал, что дело кончится судом и исполнением приговора, а дальше путь бумагам один — в архив. И желательно навсегда!..