Людвик Янович покинет стены Шлиссельбургской крепости в конце 1896 года, проведя в одиночном заключении десять лет и восемь месяцев. Уменьшенный на одну треть по сравнению с приговором срок каторги будет установлен вследствие амнистии по случаю коронации нового императора Николая Второго.
Местом поселения Яновича будет определен Верхнеколымск Якутской губернии, куда он прибудет в начале 1897 года. Здесь, в небольшой колонии русских политических ссыльных, пройдут последние годы жизни Яновича. Он напишет мемуары о Шлиссельбурге, будет заниматься научной работой. Его статья «Очерк промышленного развития Польши», подписанная псевдонимом Л. Иллиния — девичьей фамилией его матери, появится в журнале «Научное обозрение». Однако тяжелые условия жизни в Верхнеколымске, оторванность от родных и друзей, нервное расстройство приведут к тому, что Людвик Янович так и не сможет приспособиться к новой жизни. В мае 1902 года, находясь в Якутске по поводу суда над ссыльным товарищем, Янович застрелится у ограды местного кладбища, оставив друзьям предсмертное письмо со словами: «От всей души желаю вам увидеть красное знамя над Зимним дворцом!..»
Эпилог
ПРОКУРОР
Июль 1904 года
Вячеслава Константиновича разбудила назойливая ранняя муха, ползавшая по щеке его с бесцеремонностью возмутительной. Вячеслав Константинович в испуге хлопнул себя по щеке и проснулся. Окно его спальни было отворено, и прозрачный занавес, откинутый в сторону ночным ветерком, цеплялся бахромою за бархатную спинку кресла, отчего в окне образовался просвет, служащий, по всей вероятности, причиною появления мухи. Вячеслав Константинович с неудовольствием посмотрел на нее, удаляющуюся в сторону зеркала в резной дубовой оправе, перед которым обычно подолгу любила сидеть Зинаида Николаевна… вспомнил, что ее нет рядом, и тоскливо подумал о прелестях летнего отдыха в калужском имении, куда жена удалялась, оставляя его один на один с государственной службой. Вспомнил он и о службе, а вспомнив, сразу же взял с туалетного столика карманные часы с дарственной надписью от однокашников по университету и взглянул на стрелки. Было без десяти семь. Проклятая муха украла полчаса сна, ибо Вячеслав Константинович намеревался подняться в половине восьмого да и то исключительно потому, что к одиннадцати часам государь ждал его с всеподданнейшим докладом в Петергофе.
Вячеслав Константинович испытал легкую досаду, вызванную то ли ранним пробуждением, то ли необходимостью ехать к царю — необходимостью, становившейся последнее время тягостной, по мере того как русские доблестные войска и флот терпели одно поражение за другим на Квантунском полуострове. Государь все чаще и все язвительнее напоминал своему министру его шутку, облетевшую салоны и проникшую даже в общество: «Чтобы сдержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война!» Сказано цинично и эффектно, но где она, победоносная война? Судя по всему, дело идет к унизительному поражению.
Вячеслав Константинович позвонил. Через секунду появился камердинер Пантелей с бритвенным прибором и стаканчиком горячей воды, от которой поднимался парок. Он поставил принадлежности на умывальник и тихо удалился. Вячеслав Константинович первым делом шагнул к иконе и точным, выверенным движением троекратно осенил себя крестом, беззвучно шепча «Отче наш», как привык это делать с детства, не спеша побрился и придирчиво рассмотрел себя в зеркало, поворачивая лицо под разными углами и как бы смотря на себя глазами государя. Лицо понравилось государю своею твердостью и преданностью, а также, как всегда, усами, составлявшими предмет тайной гордости Вячеслава Константиновича. Глазами вдовствующей императрицы Плеве не стал на себя смотреть — бесполезно. Тут сразу замечались и холодные бесцветные глаза, и низкий лоб, и даже усы теряли в достоинстве, превращаясь в обвислые пучки седых волос, так что весь облик Вячеслава Константиновича в глазах императрицы должен был напоминать старого сенбернара, дослуживающего свой век в дворницкой аристократического дома, где уже завели новую, молодую собаку.