— Складно пан Савицкий говорит?
Рабочие закивали.
— Согласны с ним?
Кое-кто пожал плечами, кто-то опустил глаза, остальные так же дружно кивнули.
— Если бы у вас было больше логики в голове, то не стали бы кивать. Пухевич вас обманывает. Не мы властей, а власти нас должны бояться. Будем сидеть, как мышь под метлой, — тогда беда!..
Дулемба расплылся в улыбке: мышь под метлой!.. Сразу вспомнил Профессора с его маленькими, узко посаженными глазками под пенсне, тонкий скрипучий голосок…
…Рабочие расходились, тихо переговариваясь. Генрык заметил, что Варыньский произвел на них впечатление, но сразу сдаваться не хотелось. Савицкий и Пашке, обменявшись рукопожатиями с оппонентами, скрылись среди деревьев.
— Ничего, рабочий задним умом крепок, — сказал Людвик. — Подумают, обмозгуют — придут к нам…
— Пухевич гимназистов вербует, сопляков. Помнишь Хелену Кон по «делу ста тридцати семи»? — спросил Дулемба.
— А как же? И ее помню, и Паулину — ее мать. Она хорошо нам помогала, — отозвался Людвик, всматриваясь куда-то вдаль.
— Сын ее Феликс — у Пухевича в «Солидарности». И его приятель Пацановский.
— Мальчишки… Ничего… — рассеянно проговорил Людвик и вдруг, выхватив из кармана белый платок, принялся размахивать им над головою.
— Длинный, ты перед кем капитулируешь? — удивился Генрык.
Он посмотрел в ту сторону, куда направлен был взгляд Варыньского. По берегу приближалась к ним девичья фигурка в голубом платье с отложным воротничком. Дулемба узнал Янечку.
— Пшепрашам, Длинный. Я удаляюсь, — галантно произнес он.
— Перестань, Генрык! У нас деловое свидание, — рассердился Варыньский.
— Я тоже удаляюсь по делам, — Дулемба склонил голову и, резко повернувшись, исчез в кустах. Варыньский только рассмеялся вслед ему и поспешил навстречу Александре Ентыс.
Дулемба же никуда не ушел, но, засунув руку в карман и обхватив пальцами рукоять револьвера, крадучись за кустами, последовал за Людвиком, ибо вождя партии надобно охранять даже при деловых встречах с молодыми пани, не так ли, Генрык?..
Дулемба будет арестован через полгода, предстанет вместе с товарищами перед военным судом и получит по его приговору тринадцать лет каторжных работ.
Он пройдет через Карийскую каторжную тюрьму в Забайкалье и многолетнее поселение в Якутии; лишь в 1908 году возвратится на родину и умрет там через пять лет.
Глава четырнадцатая
ЯНЕЧКА
Октябрь 1883 года
…Нельзя сказать, чтобы я сразу повернулась к социализму. Я занималась преподаванием математики в институте, кроме того, была классной дамой. Меня саму это смешило. Мои воспитанницы были чуть моложе меня. Конечно, я прислушивалась к разговорам кузена Тадеуша с Пухевичем, когда они встречались у меня, в казенной квартире при институте, которую мне выделили как классной даме. Но считала, что рабочие сходки и теория прибавочной стоимости — это не для меня. Я мечтала посвятить жизнь преподаванию. И в институте благородных девиц можно быть полезной отчизне. Со временем это мнение у меня пошатнулось. Я была дружна с дочкой директрисы нашего института Мезенцевой. Мы вместе заканчивали заведение, разом стали в нем преподавать. Впрочем, я-то преподавала, а Наталья Мезенцева занималась другими делами.
Я обратила внимание на то, что наши воспитанницы довольно часто выезжают с классными дамами на природу в сопровождении молодых офицеров. Однажды на пикник пригласили и меня. Я поехала, не подозревая ничего дурного… Боже мой! Как я была наивна! Уже когда рассаживались по экипажам, я поняла, что дело нечисто. Рядом со мною оказался некий поручик Золотов — даже фамилию запомнила! Он сразу же начал бешено ухаживать за мною. О, эти армейские ухаживания, целование ручек и непрерывные двусмысленности, переходящие в сальности! Я изнемогала. Доехали до Лазенок. Воспитанницы и воспитательницы помоложе разбрелись в сопровождении господ офицеров по парку, а наши патронессы постарше, в том числе и Мезенцева, принялись готовить пикник. Появилось «Абрау», фрукты. Я решила побродить одна и незаметно ускользнула от моего поручика. Дело было ранней осенью. Я шла по аллее, собирая букет осенних листьев. Как вдруг — догоняет! Усы обиженно топорщатся. «Проше пани, куда же вы исчезли? Нехорошо пренебрегать обществом!» Припал к руке и норовит продолжить это занятие, весьма неумело изображая страсть. «Пан поручик перепутал, — говорю я ему. — Пан принимает меня за барышню из «Континенталя»?» — «Я весь горю!» — шепчет он, утыкаясь носом в рюши моего платья. «Неужели? В таком случае советую вам охладиться в Висле!» Он обхватил меня за талию. Пришлось хлестнуть букетом по усам. Это его слегка отрезвило, но главное, думаю, мой уничтожающий взгляд. Он понял, что я не кокетничаю.