Янкель Вальд последовал за ним и заметил, что молодой господин зашел в кондитерскую лавку Квециньского в этом же доме. Тогда Янкель нырнул в парадную и постучал в квартиру закройщика Абрама Софы. Тот, по счастью, оказался дома, и Янкель послал его за околоточным, а сам с Бутловым принялся сторожить вход в цукерню Квециньского.
Софа побежал на угол Лешно и Тломацкой, где обычно находился околоточный Жвавчук, и рассказал тому, что замечена подозрительная личность. Околоточный не хотел покидать свой пост, ожидая проезда генерал-губернатора, но Абрам сказал ему о листовках. Тогда Жвавчук побежал на Рымарскую и вместе с Бутловым вошел в цукерню. Вальд и Софа остались на улице.
— Пани Щелковская сидела в той самой цукерне и видела все своими глазами, — продолжала пани Паулина. — Полицейский вырос в дверях, а за ним какой-то противный тип с длинным носом. Тип указал на молодого человека, пришедшего незадолго до того и беседующего с молодой дамой за столиком в углу. Пани Щепковская заметила, что дама пришла раньше и в ожидании господина выпила чашечку кофе. Полицейский приблизился к столику и потянулся к пакету, лежащему на краю стола. Однако молодой господин вскочил на ноги, успев смахнуть пакет на пол, и оттолкнул околоточного. «Бегите!» — крикнул он даме, вступая в драку с полицейским. Дама выскользнула на улицу. Видимо, ей удалось скрыться, потому что в участок привели лишь молодого господина… Он вырывался, кричал, что он не злодей, а политический, но Бутлов, Вальд и Софа помогли околоточному скрутить его… В участке выяснилось, что это был Варыньский. Пани Щепковская, которую попросили пройти туда свидетельницей, рассказала, что у него нашли паспорт на имя австрийского подданного Кароля Постоля, но в участке имелась фотография Варыньского, которого разыскивают с семьдесят восьмого года. Увидев ее, молодой господин сам признался, что он — Людвик Варыньский…
— О боже, как нелепо! — проговорил Феликс.
— Я стыжусь, Феликс, что это сделано руками людей нашей национальности, — тихо проговорила пани Паулина.
— Это сделано руками лавочников, мама! — закричал Феликс. — Лавочники одинаковы, кем бы они ни были — русскими, поляками, евреями!
Это произошло двадцать восьмого сентября.
Феликс не спал всю ночь. Еще и еще раз он проигрывал в уме картину ареста, отмечая с болью — где Варыньский ошибся и как можно было бы спастись. «Ах, если бы я был рядом! — думал Феликс. — Неужто мы вдвоем не отбились бы от этих грязных свиней!» Больше он не колебался. «Пролетариат» потерял вождя — потерял в тот самый момент, когда партия расправила плечи, дела ее находятся в расцвете, она стала реальной общественной силой. И в этот момент я останусь в стороне? Я буду влачить жалкое существование в «Солидарности»? Нет и еще раз нет! Что же касается того единственного пункта программы, из-за которого Кон оказался вне «Пролетариата» — пункта о терроре, — то что ж делать? Придется принять его, тем более что он, похоже, остался лишь на бумаге. В самом деле, за год своего существования партия не совершила ни единого покушения… Партия по-прежнему делала ставку на пропаганду и агитацию среди рабочих. А раз так, место Феликса — там!
На следующее утро он рассказал о случившемся Пацановскому. Станислав угрюмо засопел. «Непременно напишет стихи», — подумал Кон, пряча улыбку. Он знал, что товарищ сочиняет стихи и мечтает стать поэтом. Как знать, может быть, создаст свою «Варшавянку», как это сделал Вацлав Свенцицкий!..
В первых числах октября они связались с Куницким. К тому времени были арестованы еще два члена Центрального комитета — Плоский и Янечка Ентыс. Попал в Цитадель и Пухевич, как лицо, имевшее сношения с австрийским подданным Каролем Постолем, о чем гласила запись в домовой книге на Новогродской, где квартировал Постоль. Но Пухевича вскоре выпустили, не найдя против него улик. Из членов ЦК в Варшаве находились теперь лишь Куницкий, Дембский и Дулемба. Тадеуш Рехневский оставался в Петербурге, занимаясь делами «Народной воли», в которой происходило что-то непонятное. После того как во главе партии оказался Де-гаев, дела пошли странным образом: крупные провалы происходили как бы на фоне упрочения партии и централизации руководства. Кон следил за «Народной волей» пристально, читая регулярно «Листок Народной воли», издающийся в Варшаве Янчевским.