— Надо же…
Он подошел к лотку, снял с него книгу без переплета, с неразрезанными страницами. Куницкий прочитал на обложке: «Капитал». Это было первое издание труда Маркса в России.
— За двенадцать лет никто не разрезал… — огорченно сказал Лопатин, покупая книгу. — Я сей труд переводил, — просто объяснил он, пряча книгу за отворот пальто.
— Вы?! — изумился Куницкий.
— Жаль, что Мавр не пользуется успехом… — вздохнул Герман Александрович, бросая укоризненный взгляд на Куницкого. — Мудрено писал, как вы находите? Впрочем, говорят, что ваш Ян Млот сделал отличный пересказ в брошюре «Кто чем живет?».
И Лопатин, как ни в чем не бывало, снова пошагал по набережной. Стах устремился за ним, ругая себя за то, что заговорил о сокровенном и непонятном для Лопатина. Что ж, перейдем к обсуждению пунктов соглашения с «Народной волей», подумал он, догоняя крупно шагавшего вдоль Сены человека с торчавшей из-за лацкана пальто пухлой книгой…
Куницкий будет арестован в Варшаве через пять месяцев. Спустя еще полтора года его повесят по приговору Варшавского окружного суда.
Германа Александровича Лопатина арестуют в октябре 1884 года в Петербурге. Он будет осужден по так называемому «делу двадцати одного» на вечную каторгу, заточен в Шлиссельбург.
В 1905 году, отбыв в Шлиссельбургской тюрьме восемнадцать лет, Лопатин выйдет на свободу.
Умрет в 1918 году.
Глава семнадцатая
ШИМОН
Июнь 1884 года
…Кажется, его предали. Может ли это быть? Давай проверим, Шимон, с самого начала. Откуда же начинать? С ветхозаветных времен? С изгнания Иосифа?.. Но у нас не так много времени. Неужто Марыня его предала?
Он подошел к двери гостиничного номера, прислушался. В коридоре было тихо. Зачем-то закрыл дверь на ключ, а ключ положил в карман. Шаг в правильном направлении, подумал он. Главное, чтобы ему не помешали.
Отель назывался «У лесника». Берн еще хуже Женевы. Дикштейн приехал по просьбе местного рабочего клуба, чтобы прочитать доклад. Впрочем, почему Дикштейн? Приехал Ян Млот, автор популярной брошюры «Кто чем живет?». Откровенно говоря, он был рад этой поездке. После возвращения Мендельсона из Пруссии жизнь его в Женеве стала невыносимой.
Неужели он всерьез рассчитывал на Марью? Нет, Шимон не такой идиот. Но когда рядом не было Станислава, она дарила его дружеским вниманием, нежностью… Или ему казалось? Мендельсон вернулся и забрал то, что принадлежит ему по праву. А ведь ты надеялся, Шимон, что Станислава выдадут русским и упекут в Сибирь! Фу, как гадко… Надеялся, признайся хоть себе! Трус несчастный!.. Думал, что тогда Марыня наконец будет твоей.
Его взгляд упал на раскрытый чемодан. О, Шимон знает — что хранится в кармашке с внутренней стороны верха! С некоторых пор эта нужная вещь всегда при нем.
Однажды ему показалось, что Марья может его полюбить. Лишь однажды. Владислав Янковский сидел в Киеве, Мендельсон — в познаньской тюрьме, Варыньский скрывался от жандармов в Варшаве. Марья осталась одна. Рядом вздыхал и краснел Шимон. И она приблизила его к себе. Или это ему почудилось? Пожатья рук сделались продолжительнее и теплее, иной раз она касалась ладонью его щеки, и Шимон обмирал от счастья…
Зимой явился Станислав, и Марья вернулась в отношениях с Шимоном к прежней товарищеской корректности. Но ему же некуда возвращаться! Он любит ее!
Теперь — конец. Вчера он понял. Разговор с Мендельсоном все прояснил. Шимон сбежал от их любви в Берн, но Станислав явился за ним. Что им нужно от него?! Оказалось, всего-навсего — отказаться от доклада, то есть уступить его Мендельсону. Как?! Почему?! Разве тебе мало, Станислав, что у тебя Марыня?! Так он не сказал, конечно, побоялся. Потому что он трус, он слишком хорошо знает эту свою черту.
Мендельсон заявил, что доклад должен читать не просто представитель «Пшедсвита», а его главный редактор, то есть он. Мол, это не частное дело Дикштейна, а политическая акция польских социалистов. Марья вполне одобряет такое решение. Дикштейн чуть не заплакал: «Марья одобряет?..» Его будто по щеке ударили.
Шимон не уступил доклада. Он не ожидал от себя такого поступка. Наверное, он впервые в жизни проявил характер.
Точнее, в первый и последний раз, подумал он, снова бросая взгляд на кармашек чемодана, оттопыривающийся в том месте, где лежал пакет.
Они с Мендельсоном наконец поговорили начистоту. Это был трудный разговор. Вот уже сутки, мучаясь и страдая, Шимон вспоминал все детали этого объяснения, все свои слова и доводы, потому что, как ни странно, Мендельсон почти ничего не отвечал ему. Станислав молчал или ограничивался короткими репликами. Он вел себя с ним, словно с сумасшедшим, подумал Шимон. Сумасшедшим не возражают.