— Я смотрю, Станислав действительно тесно связался с «Народной волей», — заметила Янковская. — У него сплошь народовольческие приемы.
— Формально связей почти нет. Вы знаете — что теперь с «Народной волей», — Дембский не понял легкой насмешки. — Но фактически — да. Мы с ним оба — закоренелые народовольцы.
— Но как же пропаганда среди рабочих? Варыньский ставил ее…
— Варыньский в Цитадели! — довольно неучтиво перебил ее Олек. Видно, этот вопрос был больным. — Рабочие кружки разгромлены, их может сплотить лишь несколько заметных акций партии.
Однако после убийства Гельшера партию преследовал какой-то рок. Все планы рушились, стала заметна слежка. Квартира Бардовского, где постоянно собирался Центральный комитет, была взята под наблюдение. Сам Петр Васильевич это почувствовал: по улице прохаживались филеры, странно вела себя служанка Марьяна Микель. А ведь у Бардовского не только собирались, там хранился архив, казна партии, там набирали листовки, чтобы потом отнести набор в типографию…
В самом начале июля Бардовский подыскал новую квартиру на Закрочимской и переехал туда, предварительно уволив служанку. Члены ЦК помогали паковать книги и архив партии. Сами удивились: накопилась тьма бумаг — статьи, документы, бланки, шифры, адреса… «Там остался мой шифрованный список адресов членов партии из разных мест Королевства… — вздохнул Дембский. — Теперь он у них в лапах». — «Вы думаете — расшифруют?» — Олек вздохнул еще горестней.
Десятого июля Куницкий, как всегда, явился к Бардовскому на обед. Петр Васильевич был хлебосолом, постоянно подкармливал бедных революционеров. «Меня там не было только потому, что я в Питер уехал», — сказал Дембский. И тут нагрянули жандармы. Куницкий пытался выдать себя за австрийского подданного Драголюба Джюрица, показывал паспорт — но куда там! Он уже был слишком хорошо известен, а через несколько минут из соседней комнаты начали выносить архив партии, листовки, номера «Пролетариата». Тогда Станислав попытался выгородить хозяина, заявив, что архив принадлежит лично ему, Джюрицу, а здесь хранится благодаря любезности господина Бардовского, который не ведает о содержимом картонных коробок… Стали рыться и нашли писанное рукою Бардовского «Воззвание к военным», которое не успело выйти отдельной листовкой. Ну и… — Дембский руками развел.
Да, еще забыл! В разгар обыска явилась Зофья Дзянковская, которая за день до того приехала из Киева, чтобы помочь партии, Куницкий ее вызвал. «Это, кажется, сестра Филипины Пласковицкой?» — вспомнила пани Марья. «Именно так. И ее забрали…»
— Я получил телеграмму от друзей: «Милковский тяжело заболел, не ходите к нему, ибо болезнь заразна». Милковский — это псевдоним Петра Васильевича, — сказал Дембский.
И пани Марья продолжала слушать его рассказ, в котором странно контрастировали ровное, почти бесстрастное, чуть ли не равнодушно-усталое изложение с чудовищным, апокалипсическим содержанием. Партия агонизировала. В течение одного дня кроме Куницкого и Бардовского были арестованы Пацановский, Поплавский и другие. Кона взяли еще раньше. Легче перечислить тех, кто остался: Марья Богушевич со своею группой «Красного Креста», «Боевая дружина» и Бронислав Славиньский. Янович в это время, как и Дембский, был в отъезде: отправился к родителям в Шавли за своею долей наследства, которую обещал отдать на партийные нужды.
— Благодарение богу, что мы получили деньги Яновича! — воскликнул Дембский, на мгновенье оживая. — С их помощью мы со Славиньским уехали из Варшавы. А сам Янович…
С Людвиком Яновичем было худо. Мало того, что его арестовали, — дело дошло до вооруженного сопротивления. А это пахнет виселицей. Неизвестно еще — остался ли жить тот шпик, которого ранил Людвик… Дембский видел своими глазами, поскольку присутствовал при аресте. — «Присутствовали?» — удивленно вскинула бровки Марья. «Ну, в общем, убежал…» — смутился он, и Марья поняла, что он стыдится бегства — ведь Янович остался в руках жандармов.
Это произошло в молочной Ханнеберга на Новом Свате. Пани знает это место? Янович, Дембский и Славиньский сидели за столиком, обсуждая — что делать в создавшемся положении. Янович на свой страх и риск решил предпринять террористический акт. «Янович?! — изумилась Марья. — Он мухи не обидит!» — «Вот именно, — спокойно кивнул Дембский. — Однако купил револьвер и готовился стрелять в Секеринского и Янкулио. Пришлось выстрелить раньше…» Короче говоря, к Ханнебергу зашел ротмистр полиции, рядом с ним — филер. Последний указал кивком на их столик. Ротмистр приблизился и заявил, что все трое арестованы. «За что?» — спросил Олек. «В циркуле разберемся». — «Ну, это мы еще посмотрим!» — вскричал вдруг Янович, вскакивая, выхватил револьвер и выстрелил, попав в шпика. Завязалась драка, во время которой Дембскому и Славиньскому удалось бежать, Янович же был задержан ротмистром, шпиком и подоспевшими доброхотами. Когда его вели в участок по Новому Святу, он кричал: «Меня арестовали за то, что я боролся за свободу, за пролетариат!»