— Кто-нибудь попытался его спасти? — холодно промолвила Янковская.
Дембский опять отвернулся.
Помолчали. О чем тут говорить? А все началось со случайного нелепого провала Варыньского! Уже почти год, как он в тюрьме.
— Не было ли каких весточек от Людвика? — спросила она.
— Как же! Есть письмо, — встрепенулся Дембский.
— Что же вы молчите! — рассердилась она, резко поднимаясь с кресла и отходя к бюро, где в верхнем ящике лежала коробка папирос. С некоторых пор Марья стала курить.
Она зажгла длинную папироску, затянулась.
— Где письмо? — спросила она.
— Вот здесь, — Дембский постучал себя пальцем по лбу.
— Почему? — удивилась она.
— Пани разве не слышала, каково нам было последний месяц? Любая подозрительная бумажка могла сгубить человека. Варыньский и Янечка прислали письма Бардовскому и его жене Наталье Поль, чтобы те передали их Куницкому и мне. Это первая весточка из Цитадели. Я заучил письмо Людвика наизусть, так надежнее, тем более что в нем содержится одно поручение… — он замялся.
— Могу ли я знать содержание письма? — спросила она.
— Конечно, я бы попросил пани даже записать его на бумаге, ибо теперь это не опасно.
Дембский подождал, пока Марья приготовила бумагу и карандаш, прикрыл ладонью глаза, секунду помедлил и начал читать наизусть текст тем же ровным глуховатым голосом. Марья записывала.
«Мои дорогие! Наконец Янке разрешили свидания с родными, и появилась возможность рассказать вам о нашем житье. Сделаю это со временем, когда между вами и нами установятся сношения. Теперь же о том, что больше всего лежит на душе. Самой высшей для нас наградой и самым большим удовлетворением служит уверенность, что наше дело живет, что работа не прекратилась, а все ширится и развивается. Хорошо понимаю, какое бремя вы теперь несете на своих плечах, но и завидую вам, потому что несете вы его уверенно, мощно и счастливо! Пусть же у вас всегда будет в изобилии сил; подождем еще немного, и дело наше так твердо встанет на ноги, что ему уже ничто не сможет угрожать. Пускай это убеждение не оставляет вас, даже если придется вам занять наши места. От всего сердца желаем вам успеха! Теперь позвольте поговорить о себе. Наши дела плохи, потому что Эдмунд Плоский неважно держал себя на допросах, есть и еще слабые люди. Генрыка выдал Скшипчиньский, имена других провокаторов назову в следующем письме. А теперь моя личная просьба. Знаю, вы догадываетесь, что я люблю Яну и что она отвечает мне взаимностью. Это так. Веслава не дала мне счастья, она не для меня. Я не буду жить с нею никогда, но давши ей слово совершить венчание, каждую минуту готов его сдержать. Я хотел бы знать, желает ли она нашего бракосочетания или нет, чтобы я мог жениться на Янке? Это не только наше личное дело, ибо оба мы принадлежим делу и будем служить ему до смерти. Пишем вам все, что должны о нас знать, и хотя нам здесь не сладко, мы думаем лишь о том, как использовать наш союз для дела. Людвик».
Дембский замолчал и некоторое время сидел, не отрывая ладони от глаз, пока Марья дописывала текст. Затем он поднялся.
— Пани разрешит мне сегодня закончить рассказ? У нас еще будет время, я надеюсь.
— О да, благодарю вас, пане Ольку… — просто сказала она.
Когда он ушел, Марья перечитала письмо, желая представить себе эту неизвестную молодую Янку, которую любит Варыньский. Он стал совсем взрослым, Людвик… Ей даже трудно это представить. Мысли ее поневоле заскользили назад, она как бы спорила с незнакомой Янечкой… Неужто ревность? Пани Марья подошла к зеркалу в бронзовой оправе, взглянула на себя.
…Ах, она старая женщина, ей уже исполнилось тридцать четыре! И Станислав на восемь лет младше… В нее всегда влюблялись мальчики, что ты скажешь! Как говорят французы, женщине столько лет, сколько ее возлюбленному… N’est-ce pas?[1]