Действовал Радко, не размышляя, настолько смерть старика потрясла его. Снова остался он один на один со всем миром. Но руки жили отдельно от мозга. Рывком оборвал один рукав от рубахи, затем так же поступил и с другим. Загнал ее подол под портки и затянул натуго кожаным широким поясом. Взгляд остановился на чем-то красноватом рядом с колодой. Наклонился, связка ножей диковинной формы. Клинок тяжелый, раздутый в стороны. Рукоять не толще лезвия, обтянута тонкой кожей. Такой нож, как его не метни, обернется один раз в воздухе, и летит лезвием вперед, пока не уткнется куда надо. Перекинул ремешок через голову и вбил ноги в сапоги. Не дело при оружии босоногому бегать. И вон из жилища.
Все делал, не думая. И к городищу бежал, не думая. Ни о том, что стрелой сбить могут, или копьем достать. А может мечом настичь. Старый волхв в крови и со стрелой, торчащей пестрым оперением поверх бороды, перед глазами. Бежал, не разбирая дороги. Свету белого не видя. Будто в беспамятстве.
Да так бездумно и налетел на ворога. Едут смело, по сторонам не оглядываются. Хохотом – смехом давятся. Хмельные от кровавой забавы. Остановились, поджидая мальца. А кто же он для них, как не малец, хотя ростом мало кому уступит. Лицо гладкое, щенячье. Ни брады, ни усов. Даже подусников не видно. У Радка словно пелена с глаз схлынула. Остановился, как на древо наткнулся. А вои, с диким хохотом, его к себе руками манят.
Как лук в руках оказался, не помнил. Дернул стрелу из тула и, стиснув зубы, бросил ее на тетиву. Лук, растягиваясь, натужно заскрипел в его руках. Щелкнула тетива, больно ударив по запястью. Но он даже не поморщился, снова расстегивая лук.
Вот когда пригодилась дедова наука. Прежде, чем вои опомнились, он стрелу за стрелой, успел четыре выпустить. И лук, на который прежде посмотреть было жутко, послушно гудел в его руках. А он уже, видя, как медленно валятся сбитые его стрелами с седел, бежал с поднятым мечом. На бегу, не глядя, махнул клинком. Меч свистнул в воздухе, дернулся и побагровел от крови. Но и капли руды не пролилось на землю. А лезвие сияло чистым голубоватым светом., словно выпив ее без остатка, и теперь поет, как пчелка, от удовольствия, насытившись божественным нектаром. Но это все потом, если будет оно, это потом.
А сейчас туда, в городище. Вот он, выглядывает из – за деревьев не тронутой стеной. А по за стеной дым поднимается. Чему суждено сгореть, уже сгорело. Остались только дымящиеся головешки. Да чужие голоса. Визгливые, жадные… напали врасплох, прежде вырезав заставу. Подошли крадучись, воровски. Кинули веревки с петлями а бревна тына, забрались на верх, а там уж отворили ворота и разбежались по всему городищу, неся смерть всякому, кто попадал под меч. Или копье. Не грабить пришли. Что брать в их городище? Убивать и полонить. Последний род с лесного порубежья сбить.
Стрелы сами рвались с тетивы.
Не волхва дедко Вран из него ладил. Воя, смерть несущего. Глаза в узкую щелку сошлись, ненавистью полыхают. Каждая стрела сама находит, кому смерть нести на острие наконечника.
Нет, не волхва.
Заметили, наконец.
Набегают со всех сторон, уставив копья. Орут, размахивая мечами. А у Радка в груди вместо сердца ледышка мерзлая. Не от страха, не от боязни, что убить могут. Ножи разлетелись веером и ни один мимо не пролетел.
Воя делал из него дедко Вран. Холодного, расчетливого. И безжалостного.
Оттолкнулся от земли, перелетел аки птица по воздуху, чувствую, как ветерком порскают под ним стрелы. Вжал голову в плечи, пригнул ее к груди и упал на плечо. И так мягко, что и встречи с землей не ощутил. Перекатился через голову, как старик учил, и прямо с колена прочертил мечом длинную, насколько рук хватало, линию, целя ниже колен. Это, подумал он, должно остановить, поубавить прыти. Выпрямился, дикой кошкой прыгнул вверх, и рев разъяренного бэра разлетелся над умирающим городищем. И победители увидели, как могучий зверь с изуродованным судорогой лицом врубился в толпу, сжимая в одной руке меч, рассыпающий искры, а в другой длинный боевой нож.
Не волхв получился под руками Врана. Суровый, не знающий пощады, воин. А его меч, имени, которого так и не сказал ему волхв, уже не Врана, его, Радка, казалось, сам вел эту битву. Сам находил очередную жертву, сам отбивал, нацеленный в его грудь, меч, сам разил безошибочно и на смерть, гневно ворча и жадно поглощая, льющуюся потоками, кровь.
Но так долго продолжаться не могло. И когда перед ним лежало уже больше десятка тел, их воевода что-то крикнул на ломком, птичьем языке, махнул рукой и вои отступили. А из-за их спин в Радка полетели копья и посыпались стрелы.