- Что, Себастьян, не справляешься? Помощь нужна? Рано я тебя одного отпустила, ты согласен?
Мальчик понурил голову, его плечи поникли.
- Вы правы, Розамунда, впрочем, как всегда.
- Хорошо, что ты это признаёшь. Хм. Хорошо, сегодня я помогу тебе. Ты выбрал девчонку?
- Да, я выбрал. Рыженькая была полностью под моим контролем, пока эта, - он показал на меня пальцем, - всё не испортила.
Чёрные глаза взглянули на меня, оценивая, принюхиваясь.
- А, она не спит. Как такое возможно? Такая малышка, а имеет силу. Никогда с таким не сталкивалась. Она ведь человек.
Мальчик сказал:
- Ещё она истинно верующая. Её молитва имеет силу. Это плохо на меня влияет.
-На миг черноволосая женщина застыла, прислушиваясь.
- Кто-то идёт, пора уходить. Хватай девчонку, а я возьму ту, которая рядом стоит.
Она показала на Юльку.
- Нет! - закричала я, странным образом находя в себе силы.
Я вспомнила про свой маленький серебряный крестик, который был дан мне при крещении. Я достала его, вытянув из-под футболки.
Руки женщины уже схватили Юльку, мальчик взял за руку Яну и полетел к окну. Я в отчаянии стала вслух читать молитву и идти к подруге. Внезапно мой крест засветился. Белый яркий огонь разгорался сияющим пламенем. Женщина жмурясь, прикрыла свои чёрные очи. Она прохрипела:
- Не могу.
На краткий миг я увидела её истинное лицо-старое, похожее на высушенный солнцем череп, обвитый седыми космами волос.
Хлопок - и создание вылетело на улицу. Резко хлопнуло окно, разбились стёкла. Треснуло и разлетелось дождём серебряных брызг зеркало, украшавшее стену. Я не выдержала, и слезы, полные страха, ужаса и боли, ручьём полились из глаз. Последнее, что я помню, это белое лицо охранника, его выпученные рыбьи глаза, луч белого слепящего света, падающего на лицо. Мои глаза застыли, не в силах моргнуть, смотря в одну точку. Помню, как мой рот открывается, слова сами рвутся из горла, хриплым, надрывистым шёпотом:
-Юлька, Юленька...- А потом темнота.
События тех дней полностью стёрлись из моей памяти, и только потом, когда я стала старше, воспоминания медленно возвращались ко мне в основном через сны, странные и пугающие своей яркостью и неправдоподобием происходящего.
Тогда в лагере мы пробыли ещё три дня. Затем прибыли родители и забрали нас домой. Руководство лагеря, надавив на мэра города, каким-то образом замяв то дело, и скандала не было.
Яну так и не нашли. Никто ничего не видел и ничего не знал. Юлька прощалась со мной в слезах и спросила:
- Ты помнишь что-нибудь?
Я молча, непонимающе смотрела на неё, качая головой. На прощание она обняла меня и странно посмотрела мне в глаза, словно запоминая. В её взгляде было что-то такое, хрупкое и едва ощутимое, застывшее и напряжённое, смутно знакомое, но я всё же не знаю, что это могло быть. Может, печаль. Только сейчас я поняла, что там отражалось. Это была благодарность и застывший отпечаток липкого страха и ужаса, что ей как и мне довелось пережить.
Необъяснимым образом, Юлька сохранила память, но боялась, даже мне, свидетельнице, сказать правду . Да и кто поверил бы ей, проговорись она кому-нибудь.
Надеюсь, что у неё всё хорошо потому, что я Юльку больше никогда не видела, а такая подруга как она, мне бы не помешала.
1994 год.
Он сидел, наклонив голову, уставившись на белый альбомный лист. Маленькая серая комната, безликая и наполненная резким светом флюресцентных ламп нагоняла на парня уныние. Рыжеволосый Джеймс Остин, перевёл взгляд на стену, за которой он чувствовал, нет, он был уверен находились те кто за ним наблюдал. Нахмурился, затем взял грифельный карандаш и стал рисовать всё то, что приходило ему в голову, всё то, что они показывали ему за спиной. Полчаса пролетело мгновенно. Когда парень концентрировался, погружаясь в отстранённое состояние, время текло слишком быстро. Дорисовал последний чёрный квадрат, напоследок штрихуя его карандашом, так чтобы он выделялся, изливая недовольство на бумагу. Прозвенел звонок. Дзинь -и тяжёлая металлическая дверь открылась, предоставляя ему свободу. Выходя в белый стерильный оглушающий своей тишиной коридор, он оглянулся, уставившись на стену рядом с единственным металлическим холодным столом, где сиротливо лежал лист бумаги. Оглянулся и тотчас же ушёл, зная, чувствуя кожей как наблюдающий за ним мужчина, лет сорока вздрогнул , теряясь от его пристального взгляда. Все наблюдающие боялись его.