— В моем сердце нет ненависти, оно не способно ее чувствовать. Но я должен уничтожить его: он сеет зло.
Мудрец откинулся на подушки и произнес почти равнодушно:
— Овидий сказал: «учиться дозволено и у врага». Он хочет, чтобы ты мучился и искал его.
— У меня нет желания ждать, когда он сам придет ко мне.
— У Саади есть: «И зноем дня не будет опалён тот, кто в терпенье закалён».
— Но у него есть и другое: «Кто злому поможет, тем самым, поверь, он людям готовит немало потерь».
— Да, но он же и говорил: «Что наспех делается — недолго длится». Отправляйся в Индию, к шаману Самадхи.
Мы с Изамом неспешно спускались с горы Шам. Я думал о том, что не нужно быть большим мудрецом, чтобы вести беседу чужими изречениями. На что убил свои столетия этот «мудрец»?
Изам спросил:
— Ты разочарован?
— Прости, он ваш мудрец. Но …
— Но, не сказав ничего, он сказал все, что должен был сказать — он указал тебе путь. Пойдем, де Морель, день мы переждем в моем доме, а ночью нас ждет охота.
Мы вышли к небольшому поселению: несколько маленьких лачуг, сложенных из светлого камня, лепились к отвесной скале, укрывавшей их от палящих лучей солнца. В каменной чаше, рядом с домиками, лежало маленькое, круглое, как блюдце, озерцо с небесно-голубой водой. По склонам террасами спускались огороды и небольшие сады.
Прячась от палящего зноя в прохладном доме, мы лежали на устланном циновками и коврами полу, среди подушек и старинных бронзовых курительниц с зажженными в них благовониями. Перед нами стоял кофейник с крепким кофе, в который был добавлен кардамон.
Напившись, я покачал чашу в пальцах и поставил ее на поднос вверх дном.
— Изам-ибн-Хаким, почему ты сказал, что слух обо мне подобен ветру? Что это значит?
— Ты прошел много земель, де Морель, пусть легкими будут твои пути, и многие знают о твоих поисках. Слух о них дошел и до нас. И по воле Всевышнего, да славится имя его в веках, ты пришел в наши края. Я помню этого вампира.
Если бы я был способен чувствовать удивление или радость, я бы непременно вскочил на ноги после этих слов, но они лишь коснулись моего разума.
— Когда это было? Что он делал здесь?
— Я тогда был совсем молод, всего пару лет, как меня превратили. Саддам, так мы звали этого вампира, был чудовищем. Он не придерживался никаких правил. Но мы никак не могли застать его врасплох: он быстрее и сильнее любого из нас. К тому же он умело пользовался законами гостеприимства, и мы ничего не могли с ним сделать. Потом он исчез так же внезапно, как и появился в наших краях. Мы знаем, что он сделал с твоей семьей, де Морель. Ты действуешь по закону кровной мести, и поэтому я уважаю тебя.
Я слегка склонил голову и приложил руку к груди в знак того, что принял его слова.
Саддам. Это имя переводилось — противостоящий, так назвали его арабы. Он и противостоял всем человеческим законам.
В вечерних сумерках у дома Изама собралось несколько вампиров. Мы вышли на охоту. Я знал, что по законам гостеприимства мы будем охотиться по моим правилам, то есть на животных. В Омане люди считают мясо гиены самым лакомым из всех блюд, но я надеялся, что пристрастия вампиров отличаются от человеческих. Я ошибался. Как только мы вышли к дальним отрогам гор, послышался звук бегущей стаи и презрительный хохот этого мерзкого животного.
Несколько вампиров, оставив нас, поспешили в обход. Мы, рассыпавшись полукругом, встали наперерез бегущей к нам стае. Подгоняемые сзади, гиены выскочили из-за поворота. Их было десятка полтора. Впереди бежала главенствующая самка, у нее был грубый длинный мех серовато-белого цвета с желтым оттенком и черными поперечными полосами. Увидев нас, она присела на задние и без того короткие лапы и, оскалившись, рассмеялась нам в лицо своим жутким лаем.
В одну минуту со стаей было покончено. И я, выловив одну из гиен, принял участие в пире? отказ от охоты или пренебрежение кровью гиены было бы смертельным оскорблением всей семье Изама.
Я вернулся на свою яхту перед рассветом. Ее сделали по моим чертежам несколько лет назад в Голландии. Подняв якорь и поставив паруса, я вышел из гавани и направился в сторону полуострова Индостан.
Звуки джунглей затихали, как только я приближался. Птицы с шумом срывались со своих мест и улетали прочь от неведомой им доселе опасности. Мелкие зверьки, притаившись под корнями деревьев, замирали. Животные покрупней бросались в глубь непроходимых дебрей, уводя за собой потомство.
Я пробирался в самую середину зеленого царства индийских джунглей. Мне необходимо было найти среди этой безлюдной глуши отшельника, шамана Самадхи. Уже несколько месяцев я искал его тайное жилище.
Впереди меня мелькнул просвет. Наконец-то! Я вышел на небольшую поляну. На ней стоял шалаш: четыре бамбуковых ствола, связанных вместе и покрытых пальмовыми ветвями. Перед ним очаг, огороженный камнями.
— Эй, … здесь есть кто-нибудь? — спросил я, осторожно пробираясь к ветхому строению, — я пришел за советом.
Заглянув внутрь, я никого не нашел. Огонь в очаге давно погас, угли отсырели и рассыпались, превратившись в грязную жижу.
Я вернулся на край поляны и сел, прислонившись к дереву. Мне не хотелось без разрешения вторгаться на территорию шамана. Я сидел, вслушиваясь в звуки джунглей, стараясь не пропустить шаги возвращающегося отшельника.
Стояли дни зимнего равноденствия, сочельник. Я давно запретил себе вспоминать этот день. Окаменев от непередаваемого ужаса, я тогда снова умер. Умер, … странное чувство. Я умирал несколько раз.
Впервые — когда Дженесса Мур превратила меня в вампира. Мое перевоплощение было похоже на смерть: тело стало твердым и холодным, я не мог есть обычную пищу и солнечный свет причинял мне ужасную боль. Для всех, кто меня знал, я погиб. Но при этом мои эмоции и чувства оставались прежними. Я мог любить, сопереживать, ощущать теплую привязанность к находящимся рядом друзьям.
Во второй раз — когда не стало Дианы. Во мне что-то оборвалось, ушло, забрав радость жизни. Я цеплялся за свое существование, стараясь заставить себя поверить, что все вернется, стоит только возвратить ее к жизни. И я искал способ все исправить. Я надеялся, что, выполнив наказ моего загадочного предка Тьёдвальда, я смогу сделать это, но только все больше и больше запутывался.
Я метался между своей любовью и болью утраты, чувством долга перед друзьями, отдавшими за меня свои человеческие жизни, непонятным, не отпускающим меня чувством долга довести дело Тьёдвальда до конца.
Увидев страшную картину убийства всего своего рода, я умер в третий раз. Во мне не осталось никаких эмоций. Только холодный разум, способный решать стоящие передо мной задачи. Я больше не мог радоваться краскам окружающего мира. Меня теперь не трогали ни радость, ни печаль. Смерть и рождение — все безразлично мне. Только одна цель движет мною: найти и убить. Я стал странным механизмом, часами, которые остановятся, когда их завод иссякнет. Когда я достигну своей цели.
Я открыл глаза. На поляне, перед очагом, сидел старик. Обнаженный, только набедренная повязка прикрывала тощие бедра. Длинные, никогда не стриженные и не мытые волосы свалявшимися колтунами, как плащом, укрывали его тщедушное тело.
Огонь в очаге освещал лицо шамана-йога, играя неверными бликами и изменяя его ежесекундно. Он, не обращая на меня внимания, ворошил горящие поленья крючковатой палкой и что-то шептал на неизвестном мне языке.
Как он смог пройти мимо меня? Мой слух был способен услышать даже шорох паука, спускавшегося по своей паутине. Я встал, и осторожно переступив с ноги на ногу, вежливо кашлянул, стараясь привлечь к себе его внимание. Но он не проявил ко мне не малейшего интереса. Тогда я, ступая как можно медленнее, двинулся к нему, решив, что он глуховат от старости.
— Зачем мертвому искать мертвеца среди живых? — на древнеиндийском наречии спросил старик хриплым гортанным голосом. — Мщение — удел слабых. Прощение делает сильным и свободным.