Усадьба расположилась возле огромной старинной церкви. Женщины прошли мимо старого дома, баньки, сараев и подошли к дому новому, и какому-то необычному, – окна широкие, и крылечко открытое, – не северное.
Ирина впервые была в доме священника. Мария отвлеклась по хозяйству, а попутчица огляделась. Справа в проёме открытой двери она увидела залу – большую, светлую, уютную комнату: иконы, лампадка горит… А на столе уже появились баклажаны, картошка, помидоры, сметана, хлеб.
– Да вы садитесь, садитесь, угощайтесь. Всё своё, не считано.
Невозможно было огорчить радушную хозяйку отказом, и приезжая удобно устроилась на добротной табуретке. А когда всё закончилось чаем с мёдом в сотах, то Ирине на мгновенье показалось, что она в Закарпатье.
Мария торопливо, пока нет мужа, пожаловалась на недуги, добродушно посетовала на бесхозяйственность местных жителей и с затаённой гордостью принялась рассказывать о детях. Но тут вошёл мужчина немолодой, невысокий, достаточно плотный, располагающий к себе с первого взгляда.
– Я привела тебе привет из наших краёв, – радостно, и как бы оправдываясь, сообщила ему Мария.
Батюшка сдержанно поздоровался с гостьей. Узнав, что та – сестра Фёдора, тихо сказал, делая ударение на первом слоге:
– В больнице Фёдор-то.
Ирина никогда не слышала, чтобы это слово произносили так, высвечивая БОЛЬ, и подумала как это неожиданно верно.
Батюшка замолчал. И разговор как-то сам собой иссяк. Ещё немного посидев для приличия, Ирина поблагодарила за гостеприимство, забросила рюкзак за спину, и поспешила в Роденово, немного сожалея о расставании.
Она шла по наезженной дороге и внимательно вглядывалась в лесок, чтобы не пропустить тропинку, ведущую к реке. Деревня на другом берегу, и дом Фёдора стоит у самых лав. Лавы – мостик из трёх брёвен – оказались крепкими, прочными. На середине Ирина остановилась, здороваясь с рекой. А когда вошла в дом родственников, крикнула с порога:
– Хозяйка дома ли?
– Дома, дома.
Жена Фёдора Манефа маленькая, пухленькая, в замызганном халате «величественно восседала» за столом и пила чай с блюдца, держа его корявыми от работы пальцами. На гостью не подивилась, как будто та не из Питера приехала, а выходила погулять, – она вообще не имела привычки удивляться чему-либо.
– Да ты садись, наливай чай, бери конфеты, – предложила она. – А я Фёдора жду. Он в больнице, в Палкино. Обещали на днях выписать.
Чай пили недолго. Получив подарки и приветы, хозяйка неторопливо пошла задавать корм скотине. Старики теперь занимались только своим хозяйством, работать было негде, да и домов в Роденово осталось всего четыре.
Ирине захотелось немного прогуляться и посмотреть, есть ли грибы. В ближайшем ельничке оказалось пропасть маслят, правда, слегка подсушенных жарой. Горожанка не удержалась, набрала полную корзинку и заспешила обратно.
Чистить грибы пристроилась на скамейке около дома. И почти тотчас неизвестно откуда появился местный «жених». Ирина даже вздрогнула от неожиданности. Мужик был навеселе явно уже не первый день. Он поздоровался, затоптал окурок, и восприняв грибы как очень удачный предлог сесть поближе к женщине, быстро вынул из кармана перочинный ножик, якобы помочь приезжей. Тут же сообщил ей, что всё о ней знает, и что завтра он прекращает пить, и что они пойдут за ягодами и за грибами, и на речку, и что с нею, оказывается, можно поговорить. Ирина молчала: кавалер очень живо напомнил ей бывшего мужа… И вдруг она запела… по-французски. Что не неё нашло? Видно, нервы сдали. Неожиданно пение оказалось действенным: мужик опешил. Какое-то время он ещё пытался задавать вопросы, говорить об одиночестве и о чём-то, чего очень хочется. А песня всё длилась… Крепко озадаченный ухажёр извинился и покатил на велосипеде в сторону деревни Низкусь.
Из дома вышла Манефа, ухмыляясь спросила:
– Ушёл, не солоно хлебавши? – и ревниво добавила, – Да он всем бабам предлагает и себя, и свою избу!
Ирина решила приготовить грибы в сметане, и не в доме, а на дворе, на теплине – железной плите на кирпичах. Она развела огонь, поставила большую чугунную сковороду с грибами, и сидя на берёзовом полене, любовалась тишиной вечера. Наконец-то она осталась одна. Из низины медленно поднимался туман, и на душе у Ирины было безмятежно-спокойно. Пока грибы тушились, туман подошел почти к самым домам.
Поужинали. Гостье постелили в маленькой комнате. Ирина очень устала, но выспаться ей не удалось: ночью Манефа то и дело вставала, кряхтела, охала. А днём хозяйку вдруг прорвало – она ни минуты не молчала: ругала скотину, поминала недобрым словом детей. Младший сын и дочь жили в Петербурге и каждое лето городских внуков привозили к бабушке с дедушкой. Досталось и старшему сыну. Он жил с семьёй на Низкуси. «Непутёвые они оба – и Боря, и жена его Галя! Как они без нас-то жить будут?» Не обошла и мужа: «Да и Фёдор хорош, ничего по хозяйству не поможет, знай у реки посиживает, а рыбы не видать.» – бубнила она.