А Чома даже не знал, кто его мать. Должно быть, какая-нибудь из африканских рабынь. Отец всегда отдавал предпочтение Индиго — еще бы, такой красавчик, и на туземца не похож. Индиго ездил в Лондон и Париж, там из него сделали джентльмена, а Чома тем временем управлялся на плантации. Кораблями тоже командовал Индиго. Ему достались все деньги, вся земля, когда умер отец. А теперь у Индиго целых две англичанки, у Чомы же ни одной.
Он сплюнул. Брат совсем потерял голову из-за той рыжей. Вообразил, что влюбился в нее, а ведь она — настоящая стерва. Чома зло рассмеялся, и чайки испуганно взмыли вверх. По правде говоря, блондинка куда как симпатичней. Она нежная, тихая. Зовут ее Беатриса. Хорошо, что она все время помалкивает. Чома попросил брата, чтобы тот отдал ему Беатрису. Индиго ответил, что подумает, но ждать не хотелось. Индиго легко обещает, да не всегда выполняет.
Лучше уж позаботиться о себе самому. Чома понял это еще в четырехлетнем возрасте. Индиго тогда было шесть. Отец принес домой сахарную палочку и отдал старшему сыну, Чоме же ничего не досталось. Правда, позднее, когда отец ушел, Индиго поделился с братишкой, но это уже ничего не изменило. Чома запомнил раз и навсегда: он отцу не нужен, и обида осталась на всю жизнь.
Ничего не поделаешь, такая у него судьба. Поэтому Чома компенсировал несправедливость судьбы по-своему: воровал все, что было можно. Он задумчиво посмотрел на голову, торчавшую из песка. Скудные мысли в его собственной голове ускорили свой ход.
Здесь было чем поживиться.
Этот рыжий хорошо дрался. Чома никогда не видел, чтобы кто-нибудь так ловко владел саблей.
На шею зарытого нацелился краб, и Чома отшвырнул его в сторону.
— Ползи отсюда, — прошептал он. — Это моя добыча. Рыл Чома не спеша, то и дело отдыхал. По лицу стекал пот. Солнце едва взошло, а уже было чертовски жарко. Но особо медлить было нельзя — вода быстро прибывала. Еще немного — и пленник захлебнется.
Вот тело наполовину обнажилось, голова безвольно свесилась набок.
Потом Чома докопал до колен. Волны уже лизали края ямы. Закряхтев, Чома взвалил бесчувственное тело на плечо. Неправильно устроена жизнь, нечестно. Одним все, другим ничего. Индиго получил все земные дары на блюдечке, а он, Чома, должен надрываться из-за каждого медяка.
Когда он с размаху шлепнул рыжего по татуированной груди, по телу пленного прошла судорога.
Чома схватил лежащего за ноги и поволок по песку.
— Еще немножко — и тебя проглотило бы море, — пробормотал он.
Рыжий закашлялся, захрипел.
Солнце припекало все жарче. Чома огляделся по сторонам: не видит ли кто.
Не дай Бог, Индиго узнает, что его приказ нарушен. Но кому нужен труп?
А вот продать такого крепыша можно за хорошие деньги. Рабы всегда в цене. Один знакомый надсмотрщик с сахарной плантации, что на другой стороне острова, просил при случае посодействовать. Рабы дохнут как мухи, а рабочих рук всегда не хватает. Надсмотрщик тот — человек понимающий, лишних вопросов задавать не будет.
Чома улыбнулся. Тут можно заработать целый золотой. Будет сегодня вечером и бутылка рома, и сладкая бабенка.
— Тебе надо поесть.
Джиллиан отвернулась, уткнувшись лицом в подушку. Ее лицо было белее мела.
— Не могу.
— Ты должна. Хотя бы ради ребенка. — Беатриса держала в руках миску с черепаховым бульоном. — Дункан сказал бы тебе то же самое.
— Дункан мертв, — вяло ответила Джиллиан.
Беатриса поставила миску на столик, обмакнула платок в чистую воду и протерла сестре лицо.
— Тем более нужно есть. У тебя теперь никого не осталось, кроме ребенка, Джилли. Подумай о нем.
Джиллиан повернула голову. За последние часы она так много плакала, что слез уже не осталось. Душа словно онемела. Джиллиан не могла думать, не могла даже молиться. Дункан сказал, что любит ее, и вот теперь его нет. Его поглотило море.
— Что же мне делать? — прошептала она.
Беатриса отложила платок и снова взяла миску с супом.
— Прежде всего нужно поесть. Потом оденься, сядь на веранде, подыши воздухом. Тебе нужно набраться сил.
— На веранде жарко. — Она оттолкнула миску. — Здесь тоже жарко. Я не могу вздохнуть.
Беатриса подошла к открытому окну и стала смотреть на джунгли.
— Ну что там еще? — слабым голосом спросила Джиллиан.
— Ничего. Я ничего не сказала.
— Зато подумала! Я знаю, ты считаешь, что я слишком себя жалею. Но ты ничего не понимаешь. Ведь я любила его. И он признался, что любит меня, а теперь его нет.