- Вы обвиняете мою студентку в покушении на преподавателя, - сложил руки на груди Михаслав Алехандрович. - Это серьезное обвинение. Я могу выдвинуть встречное обвинение ей, - кивнул на меня, - в подстрекательстве.
Стопятнадцатый с трудом сдержался, чтобы не вспылить:
- Во-первых, с сегодняшнего дня эта девушка - учащаяся моего факультета, и я отвечаю за её безопасность своей головой. Во-вторых, у неё тоже есть раневые повреждения рук, лица и шеи, хотя и в меньшем количестве, чем у других пострадавших. В-третьих, даже если провокация имела место, ваша студентка нарушила непреложное правило неприкосновенности преподавателя и будет исключена из института без права восстановления. В-четвертых, вы ошибаетесь насчет единственности свидетеля. Рябушкин вошел в холл за мгновение до того, как ваша студентка создала и выпустила piloi candi* в преподавателя. Психика у парня крепкая, здоровье существенно не пострадало, и самое главное, он оказался настоящим героем. Если бы не Петр, размазало бы Эву Карловну по паркету, и собирать было бы нечего. А вы говорите, провокация! - пристыдил Генрих Генрихович собеседника, а я нервно сглотнула, осознав нарисованную деканом перспективу. - Бобылеву знать о происшествии, конечно, не следует. Покуда он в командировке, надеюсь, за три-четыре дня подчистим перышки.
Внезапно дверь медпункта распахнулась, и на сцене появилось еще одно действующее лицо. Высокая моложавая женщина, упакованная в строгий брючный костюм, стремительно ворвалась в небольшое помещение стационара.
Она могла быть красавицей. Элегантный пучок светло-русых волос, ровный контур лица без лишней одутловатости, приятная линия носа, пронзительные голубые глаза под идеальными бровями делали лицо почти совершенным. Впечатление портили сжатые тонкой полоской губы, говорившие о том, что их хозяйка привыкла принимать ответственные решения и жесткой рукой повелевала подчиненными.
- Евстигнева Ромельевна, - мужчины поприветствовали вошедшую нестройным хором, а Рябушкин судорожно вздохнул. Похоже, дама пользовалась в институте немалым авторитетом и властью.
В ответ им величественно кивнули.
- Где пострадавшие? - осведомилась дама мелодичным голосом, и я мгновенно влюбилась в певучий тембр и бархатную интонацию.
Не я одна попала под обаяние голоса с легкой хрипотцой. Мрачная Морковка вынырнула из-за ширм, и, просветлев лицом, бросилась приветствовать строгую даму.
- Вот, - декан факультета нематериалки окинул взмахом руки меня и Рябушкина.
Евстигнева Ромельевна досадливо нахмурилась. Очевидно, она не считала нас пострадавшими. В ее понимании пострадавшим следовало лежать на растяжке загипсованными мумиями и громко стонать.
- Мне нужны лежачие.
- Пройдемте, - пригласил Генрих Генрихович, и высокопоставленная компания удалилась за ширмы, ведомая фельдшерицей, ставшей мягкой, словно сливочное масло. Там они принялись невнятно бубнить, и я время от времени вздрагивала, когда басил Стопятнадцатый.
- Слушай, - обратилась к своему спасителю, молча пересчитывавшему родинки на руке, - а кто она такая? Стопятнадцатого знаю, а её - нет.
Парень мгновенно понял, о ком речь.
- Евстигнева Ромельевна - проректор по науке. Второй человек после ректора, - пояснил с благоговением, и мне показалось, в его глазах мелькнул фанатичный огонек.
Я решила сменить тему.
- Забыла поблагодарить тебя. Большое спасибо. Если бы не ты, я бы того... тю-тю, - сделала замысловатый жест рукой, показывая образно, как могла тютюкнуться, не приди парень на помощь. - Я Эва.
- Знаю. Эва Карловна? - улыбнулся парнишка.
Я смутилась.
- До Карловны еще не доросла. - А про себя подумала, что многое бы отдала, чтобы носить другое отчество, а еще лучше - иметь другого отца.
- А я Петр, - представился парень.
- Тоже знаю, слышала, - скопировала его интонации. Получилось похоже, и мы рассмеялись. - К тебе как: по имени-отчеству или попроще?
- До отчества тоже не дорос, - в тон мне ответил Петя. - Значит, ты у нас в институте учишься?
- Вроде как. Сегодня начала переводиться и не могу закончить.
- На нематериалку?
- Ага.
- Нематериалка - это круто, - признал парень с легкой завистью.
- Ничего особенного, - пожала плечами.
- А я на внутренней учусь, - разоткровенничался Петр. - Нематериалка туговато идет.
- Внутренняя - тоже хорошо.
Я понимала его неуверенность. Внутренняя висорика считалась самым непривлекательным направлением науки. Гораздо эффектнее и интереснее пускать электрические заряды в спины преподам и гипнотизировать симпатичных девчонок, чем корпеть над гениальным архитекторским проектом или неразрешимой математической задачей. Над ребятами, учившимися по направлению внутренней висорики, подсмеивались и подшучивали все, кому не лень. Их обзывали внутряками, внутрами, утробами и еще множеством обидных прозвищ.
Разве виноват человек в том, какими способностями наградила его судьба? А в чем виноват человек, у которого вообще нет способностей?
Я, конечно же, позавидовала Петруше глубокой завистью. Как-никак, он осязал проклятые вис-волны и мог их использовать, в отличие от меня.
Однако долго убиваться по поводу собственной бездарности не собиралась, все слезы выплакались в детстве и высохли в подростковом возрасте. Передо мной стояли вещи более прозаичные - во что бы то ни стало получить аттестат о специальном висорическом образовании. Но если другим цель казалась обыденной и само собой разумеющейся, для меня она походила на гору с вертикальным подъемом, поэтому на долгом и тернистом пути к победе сердце грела одна-единственная награда, светившая яркой путеводной звездой: как только выполню обещание, данное отцу, он исполнит своё.
Тут я вспомнила о сумке. Огляделась по сторонам, а ее нигде нет. Я похолодела. В ней остались все мои деньги и вещи. Наверное, сумку забыли в холле. Надо срочно вернуться туда!
Заметив, что я завозилась на каталке, Петя встревожился.
- Ты куда? Не велено вставать, пока не разрешат.