- При случае договоримся заново, ладно? - закричал Петя на ходу, убегая.
Спасибо профессору и его заботе о моих знаниях, - думала я недовольно, вышагивая по коридору. В восемь часов вечера Бабетта Самуиловна благополучно вытолкала всех из библиотеки, чтобы, не торопясь, в одиночестве накрасить губки и припудрить носик.
Из-за неожиданно свалившихся на голову дополнительных занятий мои планы рухнули как карточный домик, и теперь придется полночи корпеть над учебниками. Хорошо, что завтра будет, чем размахивать перед носом великого Альрика. Правда, половину ответов я писала второпях, сокращая слова и фразы, но в целом можно погордиться собой, а мелочи в виде: "В уск. сл. пр. вз. симв. неодн. пр." пусть останутся мелочами. Зато все вопросы честно обведены кружочками.
Посидев на подоконнике в северном коридоре, я съела два пирожка с курагой, прихваченных после обеда. С высоты четвертого этажа открывался вид на скоростную трассу, проходящую наискосок от территории института. Далекие огни, растянутые яркой цепочкой вдоль дороги, горели праздничной гирляндой в черноте неба, сливаясь вдали пятном. У каждого из нас свой путь, - вспомнила слова, сказанные днем. И пусть моя дорога не так светла и накатана, я иду по ней с надеждой и верой в лучшее.
Завернув за угол, я столкнулась нос к носу с Касторским и его командой. Он, видимо, тоже не ожидал меня увидеть и начал озираться по сторонам.
Самое лучшее решение - развернуться и бежать без оглядки, но момент был упущен. Я поняла это, когда староста схватил меня за плечо и толкнул к стене:
- Постой-ка, цыпа. Не так быстро. Не успела поздороваться, а уже уходишь.
Это могла быть 23 глава
Касторский снял свою сумку с плеча и поставил у ног. Уперся ладонями в стену по обе стороны от меня. Я сглотнула, а он приблизил лицо к моему уху и сказал:
- Хотела сбежать? Думаешь легко отделаться, Мелёшинская подстилка? Весь институт знает, чем вы с ним занимаетесь.
- Ошибаешься, - ответила я срывающимся голосом. - Промой глаза и прочисти уши.
Староста засмеялся и обратился к одному из дружков:
- Слышал? Козявка зубоскалит!
А потом со всего размаху ударил. От боли потемнело в глазах, и, охнув, я села на пол, схватившись за щеку. С правой половины лица будто кожу содрали. Касторский рывком стянул с моего плеча сумку и швырнул одному из мордоворотов.
- Отдай! - закричала, я пытаясь подняться.
- Ох, бедняжечка, - пригвоздил меня к полу староста, опустив руку на плечо. - Не хватило румянчика? Захотела еще для симметрии?
Бугай открыл сумку, вытащил пачку со схемами и планами этажей, данную Стопятнадцатым, и передал предводителю. Тот поизучал и, наклонившись ко мне, помахал перед носом:
- Для чего они тебе, шмакодявка? Боишься заблудиться?
- Не трогай, - процедила я, глядя исподлобья.
- А то что? Что мне сделаешь? - куражился староста. - Нету твоего защитничка, трахает свою телку, пока предков нет дома.
Сунул листы со схемами дружку слева, и тот принялся методично их рвать. Первый громила порылся в сумке, достал рулончик оставшихся талонов, полтора висора мелочью и фотографию из кармашка. Передал их Касторскому, а потом перевернул сумку и протряс ее. Тетради вывалились и разлетелись по полу.
- Ой, сиротинушка, - засюсюкал староста, подбрасывая монетки в ладони. - Это все, что у тебя осталось на хлебушек?
Схватил меня за волосы и, оттянув голову, прошипел:
- Где остальные деньги, дрянь? Не поверю, что ходишь без бабла.
- Н-нету больше, - выдавила я с трудом. От боли в глазах выступили слезы. - Это всё, что есть.
- Шлюха! - он ткнул меня головой вперед и с силой швырнул монетки о стену. Те, отскочив, раскатились в разные стороны. - Плохо выпрашиваешь. У тебя под носом ходит набитый кошелек, а ты, дура, не умеешь тянуть из него деньги.
Зубы стучали, я испугалась как никогда. Касторский словно сошел с ума, дорвавшись до власти. Он медленно и демонстративно порвал оранжево-черные квадратики и взял фотографию за уголок.
- Кто у нас здесь такой красивенький? - Присев на корточки передо мной, поводил черно-белым кусочком. - Это твоя мамочка, да? Нежно любимая мамулечка?
- Не смей! Попробуй только! - рванулась я, но он с силой оттолкнул.
Староста нарочито неторопливо разорвал фотографию, сложил половинки и порвал их, потом повторил еще раз и красивым жестом подбросил обрывки вверх, словно конфетти.
- Пфык - и все! - завершил представление жестом фокусника. - А ты боялась.
Я бросилась на него и вцепилась в волосы, царапаясь.
- Скотина! - ожесточенно боролась с Касторским, а глаза застлала пелена слез. Хотя сделанного старостой не возвратить, озлобленность накрыла меня с головой.
Касторский заорал, и один из дружков оторвал меня, швырнув в темный угол.
- Ну, сейчас ты отработаешь, мразь! - зашипел староста. - На всю жизнь запомнишь, кто твой бог и господин.
На его скуле алели царапины. Поедая меня садистским взглядом, Касторский потер запястье и, наступая, начал закручивать знакомую воронку.
Я затравленно озиралась, отползая от него. Из головы вылетели все разученные заклинания. Как спастись? Нужно быть смелой, а не какой-то жалкой крыской! В фильмах в последний момент обязательно наступает озарение, и находится выход, или, на худой конец, появляется долгожданный спаситель. Где же он?
Закрыла лицо от пощелкивающего хлыстом старосты. Животный страх затопил сознание. Я мечтала об одном - сжаться, уползти, забиться в угол. Нет, видимо, не смогу воспитать в себе героя.
Картины настоящего переплелись с прошлым. Сначала показалось, что ко мне, размахивая плеткой, приближается тетка в неизменном траурном платье. Разгневанная родственница исчезла, а вместо нее, пощелкивая зубами, точно волки, меня окружили многочисленные интернатские собратья. Их образы рассеялись, вытесненные размывчатыми и искаженными фигурами Касторского и его дружков.
Зато хлыст старосты, опустившийся со свистом, был более чем настоящим. Иллюзия оказалась великолепно скроенной. Раз! - плечо и спину обложила нестерпимая боль, вышибающая слезы из глаз. Я глухо застонала и закусила палец.
Дрожала, свернувшись в комочек. Самое главное - беречься. Это правило усвоилось на всю жизнь, со времен жития у тетки, а впоследствии в интернате. После "воспитательного" входа в интернатское братство у меня два месяца болели ребра, и лишь к концу третьей недели красно-фиолетовые кровоподтечные синяки приобрели желтушный цвет. Я сумела перетерпеть "темнушку" и выжить. Как сказал позже интернатский старожил Алик, пытавшихся вякать и сопротивляться, забивали до полусмерти.