После этого я умирала и возрождалась ещё пару раз. Однако ж ты всё преследовал меня, точно одержимый, Шисуи-сан: то вежливо вызнавал что-то у матушки, то тайно сопровождал повозки отца, а порой и вовсе следил сквозь незапертое окно. Есть ли предел твоему безумию, помешавшийся на прошлом монстр? Впрочем, теперь это всё пустое…
— Четверть кина, пожалуйста.
Яркие вспышки пламени всё ещё щиплют глаза, а нутро неприятно сводит от призрачного запаха гари, коим ты пропитал скромную лавчонку отца в последнюю встречу. А всё лишь потому, что я несколько дней не выходила к тебе. Бешеное отродье.
— С Вами всё в порядке? — подходишь непозволительно близко, когда я буквально вцепляюсь в прилавок, дабы не свалиться от накатившей слабости. Ты только что попросил четверть кина мандаринов, а это значит…
Гляжу прямо в глубокие очи — манящие, бездонные, которым хочется отдать всю себя и которые поглощали без остатка столько раз, сколько того желали.
— Не применяй… — желаю выглядеть грозно и решительно, но дух мой способен только на молящий шёпот. Сколь бы ни ненавидела, пред тобою я бессильна, красноокий демон.
— Что Вы имеете в виду? — интересуешься вежливо, никак не ожидая подвоха. Протягиваю ладонь к твоей щеке: удивляешься, но не рискуешь отпрянуть. Провожу по скулам, вплоть до самого подбородка. Красив, всё же ты чертовски красив, моё горькое наваждение. Улыбаюсь, точно прощаясь, и прикрываю веки, дабы наверняка избежать багряных чар:
— Котоамацуками, не применяй его…
Вмиг звереешь и пронзаешь грудь «шпионки», вызнавшей твой главный секрет: тем самым танто, ровно так, как делал это в день хацумодэ{?}[В самой первой петле.] — узорчатой рукоятью наружу. Тогда, в первую свою жизнь, простушка Мидори любила беззаветно: она бы осталась с тобой до конца, вопреки всему, стерпела бы любой обман. Но тебе оказалось мало, мой дьявол. Что ж, за свою ненасытность ты сгниёшь в одиночестве, будешь коротать век, горюя о Норике-сан! Умирая медленно и мучительно. Я презираю тебя, отвергаю, не питаю ни единого светлого чувства, но почему же с уст срывается одно единственное слово?
— Ши…суи, — неосознанно зову прежде, чем погружаюсь в забытье.
Вечной ли станет сия тьма или же прервётся? Отправлюсь ли я в совершенно иное тело, бесповоротно погибнув в этом, или всё-таки боги смилуются над отпрыском снежной девы и даруют возможность прожить жизнь Мидори до конца: вновь увидеть матушку, отца, провести вместе время до самой их старости, а потом тихо доживать дарованные дни в одиночестве?…
***
— Мидори!
— М-м-м, — стону что-то неразборчиво, совершенно не желая двигаться: в груди по-прежнему отдаётся память о последнем ударе демона, привкус крови во рту никак не желает растворяться.
— Мидори!
Да и разве меня должны звать так же, как и в прошлой жизни? Почему не Сакура или Ханако, как именовали матушку? И почему я снова человек, женщина? Неужто судьба и в этом воплощении отвела мне прежнюю долю, после всего так и не позволив стать, например, невесомой бабочкой или же вольной птицей?
— Мидори!
Хотя, по правде, главное, что я наконец-то свободна от проклятья цветка Хиган: цепким лепесткам ликориса более не добраться до столь желанной плоти.
— Ну вставай же, соня, у нас много работы! — нагретое одеяло, под которым, как оказалось, я прежде дремала, резко сдёргивают. Утренний воздух кажется крайне зябким и неприятным, отчего сворачиваюсь калачиком, дабы хоть как-то согреться.
Однако прохлада приносит с собой и ясность мысли.
— Матушка! — бросаюсь на шею, точно мы не виделись много лет, вдыхаю столь родной запах чистоты: с терпким шлейфом дайкона, который она так любит готовить{?}[На этой сцене начинается 11-я жизнь Мидори. Последней описанной была 7-я петля, далее Мидори говорила, что возрождалась ещё пару раз (8-я и 9-я петля) — и в 10-й петле она сняла Котоамацуками. Так что теперь мы видим её одиннадцатое возвращение, которому и посвящена вся дальнейшая глава.].
— М-мидори, что с тобой? — удивляется родительница, явно не ожидавшая столь тёплого приветствия, а я льну к ней — зарываюсь в ворот старенькой одежды, точно младенец, смеюсь, словно сошедшая с ума, и плачу, плачу, плачу… — Мидори, кто тебя обидел? — она пытается что-то вызнать, понять, что за наваждение овладело дочерью, но я лишь крепче обнимаю её, боясь, что стоит чуть ослабить хватку и матушка исчезнет: как тогда, в день казни…
— Ничего, — уста расплываются в блаженной улыбке, пока слёзы градом сыплются вниз, — Я просто… Я просто так люблю тебя, матушка…
***
Мидори. Посредственная девчушка, бедная, считай без приданого. С уродливыми седыми волосами, которые следует прятать под слоями краски, дабы не смущать честной люд. С бледной, точно утопленница, кожей. Неопрятная, зацикленная на семье настолько, что не может даже оглядеться по сторонам. Всю свою молодость проводящая в обнимку с пыльными овощами, переругивающаяся с местными задирами, когда те отпускают нелестные речи о её внешнем облике. Не ведающая мира дальше выгодной сделки и свежих мандаринов. Заглядывающаяся на несметные сокровища в лавке старушки, лишь милостью пожилой Югао-сан изредка примеряющая их. Несуразная. Невоспитанная. Нелепая торговка.
Именно такой я видела себя раньше. Не задумывалась ни о чём, потому что беднота озабочена лишь тем, чтобы выжить. Однако сейчас понимаю, как никогда ясно: я не любила себя. Каждый локон причёски, каждый волосок ресниц — всё в собственном образе было ненавистно. Но теперь… пройдя через великое множество невзгод, потерь, разрывающих душу выборов, я, наконец, знаю себе цену.
Я — Мидори, любимая дочь своих родителей. Потомок юки-онна с далёких-далёких гор, унаследовавшая кристально-белые волосы и тёмные, как сама ночь, очи. Дева, что смогла сбежать от сильнейшего воина рода Учиха. Та, кто спас первого наследника от клинка лучшего друга{?}[Речь о четвёртой петле, когда Шисуи застукал её с Итачи и убил обоих: Мидори подставилась под клинок, чтобы спасти Итачи.]. Горожанка, обучившаяся, хоть и посредственно, правилам этикета. Гражданская, знающая страшные секреты шиноби.
И я счастлива быть той, кем являюсь: встречать уже который рассвет в обшарпанной спаленке, трапезничать одними лишь овощами, не имея возможности вкусить рыбы или же других яств, проводить жизнь, целиком посвящая себя повседневности.
Ками, коль вы любите своё слабое дитя, то почему же толкаете обратно в бездну?…
В тот день я пребывала в крайне приподнятом настроении. Как-никак, а столь масштабная ярмарка — явление не каждодневное{?}[Всё, связанное с ярмаркой, — исключительно художественный вымысел. В реальной исторической Японии торговля (особенно элитными товарами, типа украшений, мечей и т. п.) строилась совсем не так.]. Ремесленники из кожевенных, гончарных и ювелирных мастерских выставляют свои творения сами — минуя привычных торговцев-посредников. Некоторые именитые мастера посещают наш шумный городок лишь в такие дни, в остальное время выполняя исключительно заказы высокопоставленных господ. Мелкие ювелиры из соседних стран, если вдруг повозки-попутчики, на которых они по обыкновению отправляются с товаром, идут в Коноху, задерживаются здесь на денёк-другой. Мастера росписи тканей, изготовители шкатулок, различной бытовой утвари и даже мечей… Словом, поистине сказочная пора! Рынок разрастается до таких масштабов, что даже аристократичный люд, обычно даже рядом не появляющийся с плебеями, захаживает посмотреть{?}[Технически у горожан могло быть достаточно денег, чтобы покупать дорогие товары, потому как в Японии XVII - сер. XIX в., несмотря на низкое социальное положение, иные торговцы были богаче некоторых самураев.].
— Здравствуй, Мидори-тян, — поздоровалась со мной очаровательная бабуля, которая, как и всегда, прибыла продавать невероятной красоты плетёные корзины: бамбуковые, с замысловатыми узорами прутьев, которые в будущем обязательно станут достойным украшением жилища.
— Доброе утро. Как поживает Ваш внук?