– Помните, чем вы занимались, пока не прибыл доктор? – спросил Литтлджон.
– Он был здесь совсем скоро. Знаете, он живет всего в пяти минутах ходьбы. Мы попытались успокоить бабушку. Пододвинули подушки. Не зная, в чем дело, мы боялись навредить, сделав что-то не то. Затем пришел доктор.
Под конец Кэрол вздохнула – и от воспоминания о появлении врача, и от облегчения, что ее рассказ окончен.
– Мисс Квентин, спасибо, – суперинтендант исхитрился выразить сочувствие все тем же твердым и практичным тоном. – Для всех вас это очень тревожное время. Я не собираюсь задерживать вас, но у меня есть еще три вопроса. Отвечать на них вы можете коротко.
– Да? – взглянула ему в глаза Кэрол.
– Во-первых, кто адвокат миссис Лакланд?
– Мистер Арчибальд Ренни, из «Ренни и Чаплин». Их офис за собором.
– Я знаю Ренни, – кивнул суперинтендант.
Он сделал паузу, формулируя следующий вопрос.
– Известны ли вам случаи, чтобы миссис Лакланд высказывалась о желании покончить с жизнью?
– Нет, – прямо ответила Кэрол. – Подобное предположение чрезвычайно нелепо. Бабушка была последним, самым последним человеком, пошедшим бы на суицид.
Суперинтендант подался вперед.
– Я верю вам, мисс Квентин, – сказал он, и прежде чем девушка смогла бы обдумать его слова, он добавил: – И мой последний вопрос: вы когда-нибудь получали анонимные письма?
На этот раз, взглянув на лицо девушки, ошибиться было нельзя – оно выражало лишь явное удивление.
– Анонимные письма? – переспросила она, и сержанту Вейлу послышалась гордость в ее голосе. Она перевела взгляд с суперинтенданта на сержанта и обратно. – Конечно, нет. Но почему…
– Мисс Квентин, на этом все, – улыбнулся суперинтендант. – Буду признателен, если вы попросите мисс Херншоу уделить мне несколько минут.
Кэрол встала, встали и полицейские. Сержант Вейл открыл для нее дверь. Уходя, она не взглянула на него. Теперь на ее лице были не страх и не усталость, а что-то вроде недоумения.
Глава 5. Последняя порция
Вот возьму и запру двери на замок тебе в наказание. Ни один мужчина в дом не войдет.
У. Конгрив «Любовь за любовь»[5]
Как только Дженни Херншоу вошла и села в пододвинутое Литтлджоном кресло, сержант Вейл приметил, что теперь суперинтендант не уделяет внимания освещению – с ней он собирался работать иначе, чем в случае с кузиной.
Кэрол была присуща словоохотливость, а Дженни – сдержанность. Если первая открыто проявляла страх и отвращение, то вторая контролировала эмоции. Суперинтендант мысленно вздохнул, увидев, что ему предстоит работа с типажом, опрос которого обычно давался не так легко. Но, к счастью, и здесь есть плюс – эта девушка не из тех, что могут скрывать улики за ширмой истерики, настоящей или показной. Он решил не усложнять свою работу и, по крайней мере, на этом этапе не затягивать опрос.
Он начал с обычного выражения соболезнования. Дженни не обратила особого внимания на вежливые формальности – она явно ждала, какие же вопросы он задаст. Поняв это, Литтлджон перешел к делу.
– Мисс Херншоу, насколько я понимаю, этой ночью вы отнесли ужин бабушке? – спросил он деловым тоном, который он использовал в разговорах с теми людьми, которые предпочитали подобный стиль.
– Да, – ответила Дженни.
Суперинтендант подождал секунду-другую, но девушка ничего не добавила.
– Во сколько это было?
– В семь часов.
– Она приступила к еде еще, когда вы были с ней?
– Нет.
Литтлджон вздохнул – ему не нравились односложные ответы. Он немного подался вперед.
– Она приняла лекарство, пока вы были с ней?
– Нет, – ответила Дженни после секундного колебания.
– Разве это не было частью ее обычного распорядка: употреблять тоник перед последним приемом еды?
– Да, это так.
«Так дело не пойдет», – подумал суперинтендант.
– Мисс Херншоу, вы не очень-то помогаете своими ответами, не так ли? Моя работа не так уж приятна для всех нас, но вы можете помочь ускорить ее, рассказав немного больше.
Он увидел румянец на ее смуглых щеках. Она оживилась, и Литтлджон сразу увидел контраст между ней и кузиной. При поверхностном знакомстве ее можно назвать почти простушкой: короткие темные волосы, высокое скулы и серые глаза под неухоженными бровями. Но в аскетизме и простоте было что-то, что можно было назвать красивым, если задуматься над этим.
– Извините, – ответила она и добавила безо всякого сарказма: – Вы спрашивали, а я отвечала. Что еще вы от меня хотите?