– Да. Но в нашем случае вдовец повторно женился, когда его дети были еще очень малы – младшему было всего четыре года, когда его мать умерла. Так что значимый период их жизни настал лишь годы спустя, когда вторая миссис Лакланд была его женой уже лет пятнадцать. Может, дальше мне рассказать о ней? – предположил адвокат.
– Не важно, о ком именно вы расскажете раньше, – вежливо заметил Пардо. – Вкратце расскажите о детях, и можете переходить к миссис Корнелии.
– Хорошо. Детей было трое – мальчик и две девочки. Эндрю – старший, затем – Джейн и всего на год младше ее была Шарлотта. Когда их отец вторично женился, Эндрю было десять лет, а младшей девочке – около семи.
– Вдовство продлилось недолго? – приподнял бровь Пардо.
– Нет. Понимаете, – мягко пояснил мистер Ренни, – как я уже сказал, Джон Лакланд тяжело переживал преждевременную утрату первой жены. Думаю, что одиночество вывело его из себя и подтолкнуло к скоропалительному второму браку, – несколько неловко продолжил юрист, бывший холостяком и сомневавшийся в необходимости второго брака.
– Весьма вероятно, – поддержал его Пардо, внезапно проникнувшись симпатией к старому адвокату, проявившему понимание сложных человеческих мотивов. Суперинтендант в то же время задавался вопросом: зачем обсуждать продолжительность вдовства старого Лакланда?
– Для людей (я не говорю о друзьях Джона Лакланда – их у него было мало) было важно не то, почему он снова женился, а кого он выбрал на роль второй жены… – юрист немного смутился. Поскольку миссис Лакланд только что умерла, да еще при таких ужасных обстоятельствах, мне кажется неправильным… знаете, de mortuis…[8]
– Мистер Ренни, не беспокойтесь, – заверил Пардо. – Лучшее, что вы можете сделать для вашей покойной клиентки – это рассказать о ней все, что сможете. Узнав о ней как можно больше, мы сможем выстроить картину произошедшего и понять ее отношение к тем, кто сейчас находится под подозрением. Помните, все, что вы расскажете, послужит интересам и живых, и мертвых, а мы с суперинтендантом достаточно хорошо понимаем человеческую природу и не станем воспринимать критику в отношении миссис Лакланд как что-то сказанное со зла.
Инспектор улыбнулся, а Литтлджон подкрепил улыбку подбадривающим пыхтением. Мистер Ренни тоже расслабился.
– Тогда, полагаю, мне не нужно подбирать слова.
– Кроме того, – добавил инспектор, – если то, что я слышал о ней – верно, то миссис Лакланд не посчитала бы этот разговор неуместным.
– Конечно, это так, – поспешил согласиться старый адвокат. – Я уверен, что одной из причин появившегося у нее в последние годы высокомерия, было незримое противодействие окружающих.
Суперинтендант хотел было что-то сказать, но, перехватив взгляд Пардо, промолчал.
– Да, – размышлял адвокат, – почтение и раболепство плохо влияет на эгоцентричных людей. Оно создает что-то вроде мании величия, и человек замыкается на себе. Все было бы не так, если бы они подчинялись миссис Лакланд добровольно и от души. Даже в этом случае не стоило бы доходить до идолопоклонства, но тогда бы в этом не было ничего ядовитого и той сильнейшей неприязни, которую испытывала леди.
Старик сделал паузу, сконфуженно вздохнул и добавил с сухим юмором:
– Боюсь, что «ядовитое» – не самое подходящее определение. – Взглянув сперва на Пардо, а потом на суперинтенданта, он продолжил: – Подозреваю, что вы оба слишком молоды, чтобы припомнить что-нибудь о Корнелии Кроун? Все это осталось в прошлом столетии.
– Она была известной актрисой, сэр? – предположил Литтлджон.
– Нет, – заявил Пардо прежде, чем старик успел ответить. – Но она какое-то время выступала на сцене. – Он обернулся к мистеру Ренни. – Но это другое.
Суперинтендант выглядел озадаченным. Ренни кивнул.
– Вы совершенно правы. Она появилась на сцене в восьмидесятых. Но не претендовала на звание актрисы. Отдавая ей должное, я не думаю, что она когда-либо заявляла о театральном призвании. Ее периодическое участие в спектаклях вызывалось привлекательностью ее имени – оно производило волшебный эффект, нынешнему поколению сложно представить такое.
– Как Гарбо и Гейбл? – усмехнулся суперинтендант.
– Примерно так. Об этом я мало знаю, но полагаю, что существует огромная разница между преклонением теням на экране и тем почтением, которое оказывалось Корнелии Кроун в дни моей молодости.
– Я в этом не уверен, – заметил Пардо. – Но, как бы то ни было, мистер Ренни, продолжайте.
– Ну, в какой бы степени ни преклонялись перед Корнелией Кроун, по крайней мере, шесть-семь лет она была любимицей Лондона, а заодно и провинций, бравших пример со столицы. Она никогда не сталкивалась с неодобрением. На пике ее популярности бытовала фраза: «Кроун не может ошибаться».[9] Но… Боюсь, что Корнелия натворила немало дел, который нельзя назвать правильными.