Почему она такая «неподходящая»? Потому что она всегда чертовски счастлива, до безумия оптимистична. По ее мнению, все, что нужно сделать — щелкнуть пальцами, и все в мире будут жить долго и счастливо. Это мило, но не реалистично. Кое-кто из сидящих здесь до сих пор использует свои пальцы, чтобы считать.
— Окей, леди, давайте заглянем в наши журналы. Кто хочет поделиться первым?
Наши журналы чувств. Трижды в неделю мы обязаны записывать наши «чувства» в эти тетрадки. Никто в них не пишет. Здесь ни у кого нет чувств.
Мисс Вероника начинает говорить о грусти, о том, какого это, грустить, и как грусть вынуждает нас делать ужасные вещи. Как-то раз я слышала, как мисс Штейн говорила про нее. Она из Стейтен-Айленда, замужем за молодым и богатым мужчиной, так что эта терапия, своего рода, ее хобби.
— Итак, кто-нибудь хочет рассказать о временах, когда вы грустили? Когда вам было очень-очень грустно?
Какое-то время все молчат, а затем Чина поднимает руку. Она всегда вызывается первой.
— Моя мама... она вышвырнула меня из дома, когда застукала с девушкой. Она была милой, хрупкой и светленькой, с копной курчавых волос...
Она смотрит на меня, и я отвожу взгляд, уставившись на пол. Келли закатывает глаза и произносит: «Фу».
Чина — самый мужественный человек в этом доме. Она не носит ничего, кроме мальчишеской одежды, в ее гардеробе даже присутствуют боксеры. На мой взгляд, это немного перебор. Мама бы содрогнулась, увидев «противную лесбиянку» с которой я живу. Она ненавидит все, чего нет в Библии. А это почти все на свете.
— Давно ты такая заядлая любительница кунилингуса?
— Джой! Это неприемлемо, — говорит мисс Вероника дрожащим голосом.
Джой закатывает глаза, а остальные пускаются ржать.
— В общем, она вышвырнула меня из дома, и я оказалась, вроде как, на улице. Потом меня подобрала одна шайка.
— Банда, — поправляет ее Келли.
— Кровавыеили Калеки8? — спрашивает Киша.
— Она Кровавая.
— БЫЛА Кровавой. Теперь нет.
Комната погружается в тишину. Мисс Вероника, с широко распахнутыми глазами, кивает, призывая ее продолжить.
— Короче, я попала в эту шайку и начала вникать в их дела. А потом, типа, через пару месяцев, столкнулась с парнишкой, мы жили раньше в одном квартале. Он сказал, что мамка в больнице. Так что я решила проведать ее, она лежала в комнате со всеми этими трубочками и аппаратами, подключенными к ней. Выглядела паршиво. Доктор сказал, что у нее рак. Потом она проснулась и начала орать: «Выкините эту с*ку отсюда. Чтоб глаза мои ее не видели!» Типа, ох*реть, чуваки. Она не желала видеть меня даже на смертном одре. Спустя месяц, она померла. У нее не было страховки, которая покрыла бы лечение. Это разрывает меня, понимаете? Потому что я всегда заботилась о ней. Она не блистала умом, поэтому ни на одной на работе ее долго не держали. Спустя неделю после ее смерти, меня поймали.
— Что ты натворила? — спрашивает Новенькая, и все взгляды в комнате тут же обращаются к ней. Она впервые заговорила. Думаю, она сама этого от себя не ожидала.
— Чина любит калечить людям лица. Чисто по приколу, — хихикает Келли.
— Слышь, не лезь не в свои гр*банные дела!
— А ты заставь меня, лесбийская тварина!
— Воу, воу, воу, дамы! Следите за своим языком! Мы же говорили об этом.
Комната взрывается криками, но я не двигаюсь с места. Думаю о том, как заботилась о своей маме. За ней необходимо было присматривать. Особенно, когда наступали особенные дни.
Я упала с крыши небоскреба.
По крайней мере, чувствовала себя именно так. Слетев со своей койки, прямо навстречу верной смерти. Вот только я не упала, меня скинули. Мои ноги сильно ударяются о пол, утратив свою способность удерживать равновесие, глаза все еще сомкнуты в полудреме. Я с трудом поднимаюсь на ноги, а затем меня вытаскивают из комнаты.
— Иди сюда, сейчас же!
Мисс Штейн настолько сильно сжимает мою руку, что там остаются следы полумесяцев от ее ногтей. Кровь под ними пульсирует, готовясь в любой момент прорваться сквозь тонкую кожу. Она закидывает меня в ванную, я все еще щурюсь, пытаясь сбросить остатки сна. В одной руке у меня оказывается черная швабра, а в другой — заплесневелая волосатая губка. А ведь солнце еще даже не встало.
— Ну, не стой, как истукан, — выкрикивает она из коридора. — Давай, за уборку!