– Вот, ты меня сбила, – капризным тоном пожаловалась мать. – О чем я говорила?
– Как ты возвратилась с юга в Москву.
– Ну да, вернулась... И на следующий день по возвращении помчалась в институт. Вся трепетала, как осиновый лист: я его увижу... И сразу же, утром, – увидела... Идет он мне навстречу, веселый, с друзьями – а на правой руке, на безымянном пальце, у него – золотое кольцо!...
– Да ты что! – непроизвольно ахнула Настя.
– Да-да, – покивала мать. – Ну, он меня увидел – в лице изменился... Ребятам что-то бросил, подошел ко мне. Ухмыляется: «А я вот женился». Меня как будто обухом по голове ударило. Я стою, не пойму, что происходит, – и все надеюсь, что это шутка, вот сейчас он скажет, что это розыгрыш, что он просто пошутил... Ведь совсем недавно, летом, он такие слова мне говорил, таким нежным был... А он начал что-то лепетать: о невесте в своем Камышине, что у них свадьба давно намечалась, и он не мог нарушить слово... Что он меня, дескать, всегда любил и всю жизнь будет помнить... Что, мол, то время, что мы провели вместе, – лучшее в его жизни... В общем, нес обычную мужскую галиматью – у меня все в голове плыло, я и не поняла половины... Повернулась и убежала...
Настя сочувственно кивала, и на глаза ее наворачивались слезы.
«Да, мужики – мастера бить по самому больному», – подумалось ей, и сразу вспомнился эпизод из ее собственной жизни: подонок Валера, оскорбивший ее на маскараде в университете...
А мать продолжала свой рассказ:
– Не помню, как я добралась в тот день до дому... А вернулась – у меня сразу температура подскочила... Жар... Не знаю, что это было: грипп, простуда – или просто нервы... В общем, я провалялась целую неделю – в буквальном смысле в бреду, в горячке... А потом мать потащила меня к своей врачихе...
– Помню ее, – кивнула Настя. – Она мне еще о Николеньке первой сказала...
– ...И та поставила мне диагноз, – мать метнула короткий строгий взгляд на Настю: как смеет та ее прерывать. – Диагноз был простой: беременность, шесть недель.
Ирина Егоровна вздохнула.
– Ну а что родители? – поинтересовалась Настя.
– Мать сначала просто вздохнула: «Нагуляла...» А вечером они устроили совместно с Егором Ильичом семейный совет. Решали, что со мной делать. Отправить на аборт? Женить на «подлеце» насильно? Стереть в порошок соблазнителя? Исключить его из комсомола, выгнать из института, отправить в армию, в дисбат!... Но я сама уже к тому вечеру все для себя решила. Решила ясно, твердо и бесповоротно. Мне сразу стало так легко и спокойно-спокойно – и поэтому я себя с этой позиции никому уже не давала сбить. Итак, я постановила: во-первых, буду рожать. В любом случае. Одна, с мужем – неважно... А во-вторых, я не унижусь до того, чтобы сводить счеты с подлецом – тем более с помощью отца или парткома. Пусть он живет как хочет, и господь ему судья!...
Глаза Ирины Егоровны гордо сверкнули.
– Ну а все, что случилось дальше, ты знаешь. – Мать усмехнулась. – В мае следующего года родилась ты. И мои родители, твои бабка с дедом, так никогда в жизни и не узнали, кто на самом деле твой отец. Хотя мать не раз ко мне с расспросами подступалась... А с ним самим, подонком, мы никогда в жизни больше даже и не разговаривали... Когда мы в тот год встречались вдруг в коридорах в институте – а у меня уже пузо, извините, на нос лезло, – он отворачивался и бочком-бочком прошмыгивал куда-то в сторонку... А с апреля шестьдесят пятого года, как я в академку ушла, мы и не виделись больше никогда... И хотя меня подговаривали – и Люсьена, и другие девчонки: написать на него заявление в комитет комсомола, навсегда испортить ему жизнь – я до этого не унизилась... И парни наши ему хотели темную устроить – да только я им тоже строго-настрого запретила... Не стоил он больше ни моего внимания, ни чьего-нибудь внимания вообще! И мести тоже не стоил!...
– И ты не знаешь, – после паузы осторожно спросила Настя, – что с ним, моим отцом, дальше стало?
– Отчего ж не знаю, – усмехнулась Ирина Егоровна. – Знаю.
– Ну и?...
– Не «нукай», – строго сказала мать. – Приезжал он сюда, в Москву, на встречу однокурсников. В восемьдесят шестом году, на двадцатилетие окончания института. Из своего Камышина приезжал. – Губы Ирины Егоровны презрительно искривились. – Я сама его не видела, но мне про него Люсьена рассказывала... И не узнала б его, говорит, настолько Эдик переменился. Толстый стал, лысый, с золотыми зубами... Однако все те же ужимки, гитара, песенки – да только смотрится это теперь, не в двадцать лет, а в сорок, очень смешно... Женат он все на той же... На нашей, – мать презрительно хмыкнула, – разлучнице... Он показывал Люсьене ее фотографии... Толстая, старая корова, поперек себя шире... Она у него на ткацкой фабрике работает, мастером смены. А сам он – заместитель начальника СМУ. Есть у них двухкомнатная квартира в панельном доме, дачка шесть соток, автомобиль «Запорожец»...
Мать язвительно фыркнула.
– Тихое провинциальное счастье... Ну и двое детей у него. Уже взрослых... Однако они вместе с ними живут – в той самой двухкомнатной панельной конуре... Могу себе представить!... Дочка у него имеется – так сказать, твоя сводная сестра... И родилась она на несколько месяцев позже тебя, в июне шестьдесят пятого...
– Значит, он...
Настя не договорила, испугалась реакции матери. А хотела она сказать, что отец, выходит, в одно и то же лето и ее, Настю, зачал... И от совсем другой женщины – ее сестру...
– Ну да. – Мать поняла Настину мысль, усмехнулась. – Папаня твой – настоящий бык-производитель... Был... – Она презрительно хмыкнула. – Имеется у него также сын, на четыре года младше тебя – стало быть, двадцати одного года от роду... Люсьена мне говорила: жаловался Эдик на свою жизнь... Недружно, говорил, они живут: и с женой, и с детьми. Собачатся. Дочка все замуж никак не выйдет... Сын уже за воротник закладывает... В общем, не случилось ему в жизни счастья... Бог – или какая там есть наверху высшая сила? – его за меня покарал...