– Молодец, мой братишка, – снова вслух думал кратковременный посетитель чужой страны, – давным-давно женился и внука имеет, смышлёныша. И поговорить есть, с кем. А я балакаю сам с собой. Близкий человек. Единственный и неповторимый. А эти негодяи из учреждения, выдающее государственное пособие, остроумцы, догадались, что подарить. Друга.
Снова зазудилось у основания ладони. Любомир дотронулся до него пальцем. Ладонь высветлилась, но никто не возник.
– Не надо ругаться, – послышалось оттуда, – если чего невтерпёж и доподлинно станет угодным, так и скажи. Без дураков. Прости. Не подумай, что я ругаюсь, я по-дружески выражаюсь.
Голос не столь грубый, но и не слишком ласковый, незаметно, чтоб учтивый, скорее, непокорный, нетребовательный, ничего не просящий и не укоризненный, но и нельзя сказать, будто спокойный, так как в нём явно прочитывалось лёгкое возбуждение, похожее на некоторый мягкий натиск. И нет в нём заметной зависимости. Ага. Именно такой и выдался голос из ладонеглядки: вольный и независимый. То ли женский, то ли детский.
– Чем тебя выключить? – спросил владелец прибора, вспомнив давешнее желание, произошедшее рано утром в удобной кроватке дома.
Свет на ладони погас.
«Ну вот, обиделся», – про себя вымолвил обладатель словесного существа, но вслух не обмолвился, посему «ладонеглядка» не отвечал и на мысленное суждение. Или тоже произвёл про себя собственное независимое воззрение по поводу владельца.
«И женщины тут не женщины, а чёрт знает что. – Ни с того, ни с сего подумал Ятин, твёрдо не желая с кем-либо знакомиться в блестящей стране. Осерчал, что ли чуть-чуть из-за ощущения сиротливости и чужаковатости, вместе взятыми. – Правильно говорят: вумен. Угу. Вумен и есть». А затем повторил про себя замечание ладонеглядки и друга: «не ругайся».
Шествие, между тем, удалялось. Вслед за ним клубился эдакий смерчик и ловко засасывал в себя весь праздничный мусор. Любомир всё-таки не спешил немедленно отбывать на высоколётную стоянку. Потоптаться что ли чуть-чуть по стране, дальше и противоположнее которой нет на великом круге земном? Хоть след оставить. А то ведь и рассказать не о чем будет. Правда, рассказывать-то некому. Пока некому. А вдруг ещё поменяется ход судьбы в грядущей стране. Возможно, здесь. За углом.
Он прошёлся по новому для себя подобию улицы, без обусловленного намерения, и без любопытства оглядывал блестящее содержимое блестящего пространства. Прогулялся по иному окружению, по третьему…
Потоптался вдоль и поперёк, поглядел под ноги свои, чтоб следы увидать. Ан нет, во мгновение ока, будто из-под земли, чудесным образом возникали чистильщики и тщательно их замётывали. Да-с. А вумен? Где оно? Вумен, впрочем, при переводе на обычный язык, действительно женского рода. Не без привлекательности. Ятин немного повеселел от неожиданного поворота чувств. И огляделся, чтобы в том убедиться. Но ласковое будущее, опережающее ход холостяцкой судьбы, не обнаружилось. Навстречу двигалось невероятное по назойливости и яркости пригласительное устройство, затмевая собой все иные виды. «Вот, ваша долгожданная судьба, – гласило сооружение, – вот, постоянно вами искомое. Глядите прямо перед собой: вот, любимый вами подарок почти ваш. Глядите и соглашайтесь. Вся самая наизамечательнейшая продукция, всегда вам необходимая, вообще всё наилучшее – изготовлено из чистейшего и неповторимого пингвиньего жира! Наши пингвозаводы нового поколения обещают вам превосходное американское качество»…
А вот и спасительное передвижное устройство. Ладно, пусть и оно изготовлено из продукции пингвозаводов. Садимся. Покидаем Антаркти-да-Америку. Поехали.
Глава 5. Высоколёт-2.
Когда высоколёт, наконец, поднялся и лёг в равномерное движение с бешеной скоростью на жуткой высоте, Любомир Надеевич удовлетворённо расширил оболочки глаз, ощущая обычный собственный вес. Он медленно и полно вздохнул, одновременно положительно оценивая способность выносить неприятное чувство нарастания веса тела при взятии высоты и скорости, и тотчас без остатка оправился от натуженного переживания тягостных дум. Одновременно прошла и недавняя резь в глазах из-за вездесущего блеска в только что оставленном пространстве. Но, довольный собою, путник летательного снаряда, всё-таки, потёр кулачками глаза, внутренне потянулся, зевнул, и, чтобы скоротать ничегонеделание в высоколёте, настроился на ловлю в памяти отдельных знаний о давно минувших днях.