Любомир Надеевич улыбнулся. Не знаем, что его умилило. Неожиданный поворот в произведении грёзоискусства или внезапная искорка воспоминания чудесного прошлого.
Однажды его выпустили из тёплого материнского чрева. Затем последовала цепочка выпусков из одного за другим учебных заведений, – тоже чего-то материнского. Далее – выпуски по должностным ступеням. Один сменялся другим. Так, все эти неповторяемые выпуски то и дело, куда-то выталкивают человека всю его жизнь. И каждый из них таит в себе что-то будто завораживающее и вроде жутковатое. Такая здесь явилась парочка имён прилагательных, но ни к чему не приложенных, и потому имеющих смысл существительных: завораживающее и жутковатое. Сия чета является перед взором после каждого выпуска.
Любомир Надеевич глубоко вздохнул во сне. Глазные яблоки, закрытые веками, едва заметно вздрогнули.
И предстанет ведь ещё один выпуск. Он же последний. Вот почему этот, который предпоследний, никогда не уйдёт в прошлое. Никогда. Некому будет его наблюдать. Очи-то навек сомкнуты. Оттуда не увидишь ничего. Последний выпуск отправит нас в сущую бездну вселенского пространства. И с той же парочкой имён прилагательных, ни к чему не приложенных. Сначала – чего-то жутковатого, затем – чего-то завораживающего… Но не стоит его предвосхищать.
Разве Ятин в былые дни возмущал мозг предвосхищением? Скажем, когда он отпал от привычного детского состояния беззаботности, да вышел прямо на порог возмужалости? Разве он представлял тот миг, когда уж непременно освободится от бесконечно продолжающихся успехов меж изнурительной общественно-трудовой деятельности? Неужто он старался тогда углядеть выход на уготованное государственное пособие, подоспевшее только теперь, да почти вдруг? Нет. Успехи, может быть, и представлял, но их окончание скрывалось за горизонтом событий.
И о чём он думал в миг ужаса при исходе из материнского лона? Занимала ли его дума о неотвратимом выпуске из вот-вот лишь наступающего детства, из этой блаженной и унизительной поры – в какую-то невероятную взрослость? Нет же. Когда оно ещё случится, да и случится ли вообще. Потянулся к тите, не замечая дуновений времён, и ладушки.
А при истошном упоении собственного зачатия – о чём помышлял Ятин? Хе. Разве предполагался вообще этот внешний мир?
Впрочем, названные нами прилагательные, а именно, завораживающее и жутковатое, надо думать, к чему-то всё-таки приложимы. Кто знает, вдруг Ятин позволит себе как-нибудь жениться. Немедленно. Чего тянуть? Немножечко потом.
Любомир Надеевич заложил руки под затылок. М-да. Забудет ведь все грёзы, когда проснётся.
Заметим в скобках: Ятин, бывало, всё-таки имел дело с женщинами, и не раз, а, порой, немалой продолжительности. Но… вот, видите – «но». Словечко маленькое такое, однако ж, несущее в себе огромное сомнение.
Любомир Надеевич кашлянул от капли слюны, упавшей в дыхательное горло. И будто пробудился.
А произведение грёзоискусства немедленно перекочевало из сновидения внутрь воображения. Невзирая на принадлежность этого творения выдающемуся умельцу, Любомир Надеевич счёл его неуместным там и тут. Но чем выключить? «Отведаем, – подумал утренний мыслитель, – попытаемся употребить самостоятельные действия без помощи сынка племяшки». И пальцы пытливо потыкались подряд наобум во всевозможные точки ладони, так и достигнув цели. И пусть себе. Само закончится.