А затем за Миссисипи он увидел творение рук человеческих — нагромождение тяжеловесных строений, которые почему-то казались ему забавными. Поскольку это были циклопические сооружения — жилкомпы, возведенные неуемным Луисом Рансиблом. Этот человек, чья армия строителей, многочисленных, как муравьи, маршем прошла по стране, ничего не разрушая своими жвалами, но созидая бесчисленным количеством металлических рук гигантские общежития — с детскими городками, бассейнами, теннисными кортами и площадками для дартса.
Перефразируя евангелиста Иоанна, можно сказать: «И познаете истину, и истиной поработите других». Или, как сказал бы Янси: «Дорогие мои американцы! Передо мной лежит документ столь священный и значимый, что я хотел бы попросить вас…», и так далее. Откуда-то навалилась усталость. А ведь он еще не добрался до Нью-Йорк-Сити, до дома 580 на Пятой авеню. До Агентства еще лететь и лететь, и рабочий день еще не начался. Сидя в своем поместье на побережье Тихого океана, он чувствовал, как тонкие, извивающиеся, туманные щупальца одиночества крепнут день ото дня и тянутся к его горлу. Но сейчас, пролетая над этими землями — над возрожденными, над теми, которым (боже, какая жалость!) еще только предстоит возродиться, над «горячими зонами», похожими на пятна стригущего лишая, разбросанные повсюду, — он испытывал неловкость и стыд. А еще точнее — жгучее чувство вины. Не потому, что восстановление — это скверно. Просто все это было скверно само по себе, и он знал, кто в этом виноват.
Вот было бы здорово, подумал он, если бы уцелела одна-единственная ракета. На орбите. Нажать бы такую большущую старомодную кнопку, которыми когда-то пользовались вояки. Выпустить эту ракету — «Пуфффф!» — прямо по Женеве. По Стэнтону Броузу.
Даст бог, в один прекрасный день он, Джо Адамс, зарядит свой вак не речью — пусть даже это будет хорошая речь, вроде той, которую он закончил вчера ночью и которая сейчас лежит рядом с ним, — а простым честным рассказом о том, как все обстоит в действительности. Через вак он загрузит запись в симулятор, а затем переведет на аудио и видео-пленки. Система автономна, редактировать материалы никто не будет — разве что Эйзенблату вздумается заглянуть на чашку кофе в неподходящий момент… впрочем, официально даже он не вправе корректировать содержание речи.
А потом небо упадет на землю.
Интересно бы на это посмотреть, усмехнулся Адамс. Само собой, с безопасного расстояния.
«Слушайте все», — произнесет он, начиная программировать «Мегавак-6В». И все эти забавные крошечные штучки, которыми начинен вак, тут же придут в движение, и изо рта «кена» польются слова — но не такие, как обычно. Они заиграют множеством тонких смысловых оттенков, придав невероятную убедительность этому, откровенно говоря, до неприличия убогому и пустому тексту. Ведь даже он, пройдя «Мегавак-6В», звучал из телеприемников и динамиков вдохновенной речью, и ни один здравомыслящий человек ни на секунду не усомнился бы в том, что в ней говорилось, — а тем более люди, которые пятнадцать лет провели в подземных убежищах, отрезанные от всего мира. И вот теперь, когда сам Янси, как в одном древнем парадоксе, произнесет: «Все, что я говорю, — ложь», это сначала обескуражит, а потом заставит глубоко задуматься.
И чего бы он этим добился? Женева не преминет прицепиться к нему. «Мы вами недовольны, мистер Адамс»… Джо представил себе, как это произносит голос, который он давно успел возненавидеть — как и все остальные янсмены. Суперэш — так называли этот голос довоенные интеллектуалы, или Ayenbite of inwyt[8] — или как там говорили в Средние века. Совесть.
Стэнтон Броуз, окопавшийся в своем особняке «Фестунг»[9] в Женеве, похожий на средневекового алхимика в остроконечном колпаке, на гниющую разлагающуюся рыбу — блестящую и зловонную, отливающую опаловой белизной морскую рыбу, дохлую макрель с тусклыми глазами… а может, Броуз выглядит совсем не так?
Лишь два раза в жизни Джозеф Адамс видел Броуза во плоти. Броуз был стар. Сколько ему, неужели восемьдесят два? Непохоже. Не скелет, обмотанный лохмотьями полупрозрачной сухой плоти, вовсе нет. В свои восемьдесят два года Броуз весил, наверное, целую тонну, ходил вразвалку, колыхаясь всем своим огромным телом, совал нос во все дела, брызгал слюной… Его сердце билось — конечно, это было искусственное сердце, а еще у него была искусственная селезенка и искусственный… в общем, и так далее.
8
Угрызения совести (староангл.). Название сделанного Дэном Майклом из Нортгейта (1340) перевода французского трактата «Сумма грехов и добродетелей». Этот трактат написан монахом Лаврентием Галлом для короля Филиппа II. (Прим. ред.)