Глава 20
Макс
У меня голова идёт кругом. Я потерял с ней всякий чёртов контроль, и мне требуется каждая капля человечности во мне, чтобы не повернуть, чёрт возьми, назад и не пригвоздить её к той грёбаной стене. Я хочу пометить её, оставить на ней свой след. Я хочу заявить на неё свои права — но это, чёрт побери, ни к чему не приведет.
Эрл сидит за столом, как обычно курит. Он поднимает глаза от газеты, которую читает.
— Она уже готова? — спрашивает он, зажимая в зубах сигарету, когда его губы двигаются, пепел падает на пол.
— Нет, — я прохожу мимо него. Меня уже тошнит от этих ублюдков, задающих один и тот же вопрос. — Она будет готова, когда я, блин, скажу, что она готова.
— Почему она не готова, Макс? — спрашивает Эрл. Я останавливаюсь и, медленно повернувшись, смотрю на него. Гнев пульсирует по моим венам при мысли, что на самом деле придется её отпустить.
— Потому что она не готова, — я делаю к нему шаг. — У неё была жизнь, и потребуется гораздо больше треклятого времени, чем грёбаное отчаяние, чтобы разбить надежду, — ещё один шаг. — Вот почему.
— Что ж, если она не будет готова ещё через одну неделю или около того, можно будет просто убить её, — он ухмыляется, показывая свои грязные, кривые зубы. Эрл тянется к пиву, и я выбиваю его у него из рук. Банка ударяется об пол, пена разбрызгивается. Он оглядывает меня с ног до головы, скорее всего обдумывая то, как сильно я надеру ему задницу, если он попытается мне что-нибудь сделать.
— Как я и сказал, — говорю я, собираясь выйти из комнаты, — она будет готова тогда, когда я скажу, что она, чёрт побери, готова. И её мы убивать не будем. Я скорее убью тебя, сукин ты сын.
— Можно подумать, — кричит он из кухни, — что ты к ней неровно дышишь.
Игнорируя его замечание, я быстро поднимаюсь по винтовой лестнице и запираюсь у себя в комнате. Я меряю комнату шагами, потирая ладонями лицо. Долго пялюсь на пачку сигарет в углу комода, потом хватаю её и зажигаю одну сигарету, дымя как чёртов паровоз по пути к окну. Зажимаю сигарету между губами, пока пытаюсь открыть старую деревянную раму. Наконец она с грохотом широко распахивается, скрипя, кода я поднимаю её. Холодный декабрьский ветер врывается внутрь, и у меня напрягаются мышцы. Вот, что мне нужно, — охладиться. Что-то, что вернёт меня в реальный мир, что-то, что встряхнёт меня и вернёт к тому, что я должен сделать, но потом ветер вздымается вверх, и я чувствую женственный запах Авы, исходящий от моей кожи. Я зажмуриваю глаза и со стоном вдыхаю, снова поднося к губам сигарету. Никотин проникает глубоко внутрь моих лёгких густым облаком.
Ей придётся уйти отсюда. В конце концов — живой или мёртвой, и прямо сейчас, я пытаюсь решить, какой путь лучше. Что хуже для неё: быть проданной какому-то придурку или быть убитой мной? Я мог бы сделать это, и она даже не узнает. Пока она спит. Я мог бы открыть дверь и пустить пулю ей в голову, и она даже не выйдет из царства сна. Но от этой мысли у меня к горлу подступает желчь. Я бы этого не сделал. Нет необходимости. И я не позволю продать её. Вот, что мне нужно решить на самом деле: собираюсь ли я оставить Аву, или я собираюсь её освободить.
Два часа. Я провел два часа, погруженный в свои противоречивые желания. Я выкурил пол пачки сигарет, прежде чем вышел из комнаты и направился в подвал. Когда я открыл дверь, Ава лежала на кровати, одетая в футболку и шорты, волосы собраны в небрежный пучок, и она уже прочитала четвёртую часть книги, что я ей только что принёс. Девушка не поднимает глаз, когда я пересекаю комнату, она просто продолжает читать.
— С тех пор, как я тебя увидел, — я останавливаюсь у кровати, забираю книгу из её рук и бросаю на пол. — Послушай меня, с тех пор, как я увидел тебя, всё, о чём я могу думать, — какой вкус у твоих губ.
Ава бросает на меня взгляд, и чёрт меня побери, эти её глаза… Для меня нет пути назад.
Я хватаю Аву за затылок, приблизив её рот к своему. Мои руки путешествуют по её шее, плечам, потом грубо спускаются по груди и животу, всё это время я жестко её целую.
Пальцы скользят под футболкой. Её кожа такая чертовски теплая и мягкая, что вызывает во мне дикую похоть. Мы срываем наши футболки через головы, потребность чувствовать друг друга — единственное, что заставляет наши чертовски жадные рты отстраниться. В мгновение небольшой паузы мы смотрим друг на друга, оба в противоречии, потому что всё в этой ситуации безнравственно, но боюсь, никто из нас не силён настолько, чтобы это остановить. По правде говоря, ни один из нас и не хочет быть сильным.