Горло Финча было перерезано от уха до уха.
Патрульный, собиравшийся сделать обычную выемку материалов, обнаружил тело и имел достаточно присутствия духа, чтобы вызвать напарника из патрульной машины, а уж потом спаниковать. Его напарник спустился к машине и по рации доложил в отдел по расследованию убийств Главного управления, откуда сообщение передали в отдел по расследованию убийств южного Даймондбэка и в отдел по расследованию убийств 87-го участка.
Патрульным в эту ночь досталось. В три часа ночи позвонил мужчина и сообщил о протечке в водопроводе на Южной Пятой. Радиодиспетчер в Главном управлении выслал машину проверить, в чем дело. Патрульный установил, что водопровод в порядке, но где-то засорилась система ливневой канализации.
Патрульные полицейские не имеют никакого отношения к управлению благоустройства, тем не менее они открыли люк, спустились вниз в вонючий замусоренный колодец и увидели мужской черный костюм, застрявший в корзине из-под апельсинов. Он-то и заткнул трубу, отчего вода, не находя стока, стала выступать на поверхность. Костюм был перепачкан белой и синей красками. Патрульные уже было хотели выбросить его в ближайший мусорный бак, но один из них заметил, что на нем есть еще какие-то пятна, похожие на кровь. Будучи добросовестными охранителями правопорядка, они осмотрели весь мусор и доставили костюм в участок, который, по счастливой случайности, был 87-м.
Мейер и Карелла страшно обрадовались этой находке.
Костюм ничего не рассказал им о своем владельце, но тем не менее показал, что кто бы ни убил раввина, теперь он спешно заметает следы, а значит, очень встревожен. Этот кто-то слышал в теленовостях сообщение о побеге Финча. Кто-то очень боялся, что Финч докажет свою непричастность к убийству раввина.
Извращенная логика преступника подсказала, что наилучший способ запутать одно убийство — это совершить другое. И убийца тут же поспешно решил отделаться от одежды, которая была на нем во время убийства раввина.
Оба детектива не были профессиональными психологами, но в эти предрассветные часы они поняли, что преступником были совершены сразу две ошибки, из этого они заключили, что тот, кого они ищут, начинает терять голову.
— Это кто-то из компании Финча, — сказал Карелла. — Кто убил Соломона, тот и написал букву "J" на стене. Было бы у него время, небось обязательно намалевал бы и свастику.
— Но зачем было делать это? — спросил Мейер. — Ведь этим он автоматически говорит нам, что раввина убили антисемиты.
— И что? Ты думаешь, сколько у нас антисемитов в городе?
— Сколько?
— Не хотел бы считать, — сказал Карелла. — Кто бы ни убил Яакова Соломона, был настолько нагл, что...
— Джейкоба, — поправил Мейер.
— Яакова, Джейкоба, какая разница? Убийца нагло предполагает, что тысячи людей думают точно так же, как и он. Он написал это «джей» на стене, как бы предлагая нам отыскать, кто из тысяч ненавидящих евреев совершил это убийство. — Карелла замолчал. — Тебе это тяжело слышать, Мейер?
— Конечно, это меня беспокоит.
— Нет, именно, что я это говорю...
— Да не дури ты, Стив.
— Ну ладно. Я думаю, что нужно все-таки опять поговорить с той женщиной. Как ее звали-то? Ханна... не помню, как дальше. Может быть, она знает...
— Не думаю, что она чем-то поможет. Может быть, нам лучше поговорить с женой раввина. Из его дневника видно, что он знал убийцу и что тот ему и раньше грозил. Может быть, она знает, кто его преследовал.
— Да, но сейчас-то всего четыре утра, — сказал Карелла. — Мне кажется, сейчас рановато для разговора.
— После завтрака сходим.
— Да, невредно будет потолковать и с Ирмияху. Если раввину угрожали, то...
— Джеремия, — поправил Мейер.
— Что?
— Джеремия. Ирмияху — это на иврите «Джеремия».
— А-а. Ну, в общем, с ним. Ведь может быть так, что раввин поделился с ним, сказал...
— Джеремия, — снова произнес Мейер.
— Что?
— Нет! — Мейер потряс головой. — Невозможно. Он святой человек. И если есть то, что претит настоящему еврею, это...
— Да о чем ты? — спросил Карелла.
— Это убийство! Иудаизм учит: не убивай, если только уж не в самозащиту. — Он внезапно нахмурился. — Да, а помнишь, как я чуть не закурил сигарету? Он спросил меня — еврей ли я, помнишь? Он был потрясен, что я мог закурить во второй день Песаха.
— Мейер, я что-то засыпаю. О ком ты это говоришь, не пойму? — спросил Карелла.
— Об Ирмияху, о Джеремии... Стив, а ты не думаешь?..
— Я что-то не понимаю, о чем ты, Мейер.
— Ты не думаешь... не думаешь, что рабби сам написал это на стене?
— Зачем бы... Я не пойму тебя.
— Чтобы сказать, кто его заколол? Сказать, кто убийца?
— Как бы...
— Джеремия, — сказал Мейер.
Карелла смотрел на Мейера молча и долго. Потом кивнул и сказал:
— Буква «джей»...
Он закапывал что-то на заднем дворе за синагогой, когда они пришли туда. Вначале они пошли к нему домой и разбудили его жену. Это была старая еврейка; по ортодоксальной традиции ее голова была бритой. Она накинула на голову шаль и, сидя на кухне, пыталась вспомнить, что случилось во второй вечер Песаха. Да, ее муж уходил в синагогу на вечернюю службу. Да, он вернулся домой сразу после службы.
— А вы видели его, когда он вошел? — спросил Мейер.
— Я была на кухне, — ответила миссис Коэн. — Готовила седер. Я слышала, как он вошел и пошел к себе в спальню.
— Вы видели, в чем он был?
— Нет.
— А во что он был одет во время седера?
— Не помню.
— Он переодевался, миссис Коэн? Может быть, вы припомните?
— Ах да, пожалуй... Когда он пошел в храм, на нем был черный костюм. А потом на нем был, пожалуй, другой. — Старушка ничего не понимала. Она не знала, зачем у нее спрашивают о таких вещах. Но она отвечала на все их вопросы.
— А в доме был какой-нибудь необычный запах, миссис Коэн?
— Запах?
— Да. Вам не казалось, что пахнет краской?
— Краской? Нет. Ничего не казалось.
Они нашли его во дворе за синагогой.
Старик с печальными глазами, печально сутулящийся. В руках лопата, которой он прихлопывал землю. Он кивнул, как будто бы знал, зачем они пришли. Они глядели друг на друга, стоя по обе стороны холмика из свежеперекопанной земли у ног Ирмияху.
Во время разговора и последующего ареста Карелла не произнес ни единого слова. Он стоял рядом с Мейером и только чувствовал странную боль в душе.
— Что вы закопали, мистер Коэн? — спросил Мейер. Он говорил очень тихо. Было только пять часов утра, и ночь уходила с неба. Чувствовался прохладный утренний ветерок. Казалось, что он продувает служку до мозга костей. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не дрожать.
— Что вы закопали, мистер Коэн, скажите мне.
— Ритуальный предмет, — ответил служка.
— Что, мистер Коэн?
— Мне он больше не нужен. Это ритуальный предмет. Я уверен, что его надо закопать. Нужно узнать у рабби. Нужно спросить его, что об этом сказано в Талмуде. — Ирмияху замолчал. Он смотрел на холмик земли у своих ног. — Рабби умер, так? — прошептал он совсем тихо. — Рабби умер. — Он грустно глядел в глаза Мейера.
— Да, — сказал Мейер.
— Baruch dayyan haemet, — сказал Ирмияху. — Вы еврей?
— Да, — ответил Мейер.
— Благословен Господь, единственный судья, — перевел Ирмияху, как бы не слыша слов Мейера.
— Что вы закопали, мистер Коэн?
— Нож, — ответил Ирмияху. — Нож, которым я подрезывал фитиль светильника. Это священный предмет, правда? Его нужно закопать, правильно? — Он помолчал. — Видите... — Плечи его затряслись. Он внезапно заплакал. — Я убил, — сказал он. Рыдания зарождались в самой душе его, в самых корнях, где давно было посеяно знание, которое он так ужасно нарушил, — «Не убий. Не убий». — Я убил, — повторил он, но рыданий уже не было, только слезы.