В особняке все было устроено на удивление правильно – телефонисты, машинистки, охрана, разделение по комитетам – и причина этого довольно скоро объявилась. Звали причину Петя Рутенберг, вывалился он на меня из дверей с объятиями и горящими глазами. Впрочем, вечер воспоминаний не состоялся, дел было по горло.
Пока, в отсутствии «шведов» порешили наш подпольный актив легализовать лишь частично, потому как нужно сохранить глубокий резерв. Хрен его знает, как там дальше повернется, вдруг утратим некие территории? А так будет там действующая сеть.
Ну и главное – самим наверх не лезть, дать кадетам облажаться по полной, хотя куда уж больше. Но у нас пока ни сил, ни возможностей взять власть не хватает, нужно создавать Советы везде, где только можно, усиливать там влияние «практиков» и понемногу всю эту структуру унифицировать. Ровно по программе, выработанной эмигрантским «теневым кабинетом» в Швеции.
– А зачем тогда Советы?
Незнакомый делегат, наверное, из новых, из заводских, еще не успел во все вникнуть.
– Сейчас главный лозунг «Вся власть Учредительному собранию!» Выборы мы однозначно выиграем, – поддержал план Муравский. – Мы ведь и в куда худших условиях Думу выигрывали.
– Вот именно. То есть, если мы проведем большинство в Учредительное, то просто проголосуем о передаче власти Советам.
– Так кадеты возмутятся! – возразил новенький.
– Кадетам от убийства в Царском теперь не отмыться, так что флаг им в руки, барабан на шею, – делегаты усмехнулись, а я продолжил. – Опять же, если сейчас взять власть, то мы все проблемы не вытянем. А так, в тени Думы, подучимся на ходу, разделим ответственность – заслуги нам в зачет, а за провалы пусть эти клоуны отдуваются.
И тут как прорвало. Заговорили почти все сразу, перебивая друг друга, выкладывая давно задуманное и только что пришедшее в голову.
– Надо съезд Советов готовить, общероссийский.
– Правильно, причем в Москве.
– И профсоюзов! Сперва по отраслям, потом общий.
– А что с армией? Солдаты воевать не желают.
– Запасные да, не желают, им и тут хорошо.
– Фронт хочешь-не хочешь, держать надо. Если немцы сомнут, революции гаплык.
– Значит, нужно как-то усиливать армию, – кивнул Красин. – Создавать ударные части, отряды Красной Гвардии, объяснять, пропагандировать. «Ушел с фронта – отдал немцу свой хлеб», в таком духе. И никаких «демократизаций».
Все верно, несущий каркас, как в строительстве.
– Почему?
– А ты на улицы посмотри. И Царское Село вспомни. Стоит открыть калитку, такое попрет – потом не расхлебаем. Так что пока никакой воли комитетам в строевых и боевых вопросах.
Делегаты Совета переглянулись и только собрались возразить, как от двери неожиданно раздалось с легким грассированием:
– Здравствуйте, товарищи!
Я повернулся на знакомый голос – Ленин! Ленин и Андронов! Но как?
– По льду, товарищи, по льду. Балтика встала, так мы через Аланды на санях и вот здесь! – радостно сообщил Старик, вешая в углу пальтишко и ушанку. – В Швеции остались за старших товарищи Гарденин и Коба. Там сейчас составляют списки на выезд, за месяц должны сюда всех переправить.
Ну и отлично, теперь я за Питер спокоен. И за пропаганду тоже.
– Что решили? – присел к столу Ильич.
– Да все как планировали. Союз Труда входит во все общественные структуры и не входит в государственные.
– То есть де-факто брать власть, де-юре от нее дистанцироваться. Замечательно, замечательно! – Ленин потер озябшие руки. – Выборы в Учредительное собрание когда намечаются?
– Будем продавливать на февраль, чтобы собрать как можно раньше, примерно в апреле.
Глава 2
Зима 1917
На первом этаже давно знакомого заводоуправления Нобеля было шумно, многолюдно и накурено до неразличимости лиц в трех метрах, несмотря на то, что курильщиков выгоняли на мороз.
– Следующий! Лесснеровцы! – выкрикнул сидевший за столом парень студенческого вида и поправил большую тетрадь перед собой.
К нему сквозь толпу двинулись двое рабочих средних лет с красными повязками, еще один высунулся в дверь на улицу и крикнул «Максим! Максим! Наша очередь!». На него зашикали – из приоткрытой двери шарахнуло морозным воздухом, немного разогнавшим клубы дыма.
За спиной студента, занесшего перьевую ручку над записями, встал один из делегатов, которого я видел в особняке Кшесинской. Перед столом – дядьки-красноповязочники, кричавший и, видимо, тот самый Максим, куривший на улице.